Михаил Львов - Стихотворения

Все понимать и обо всем молчать,
И даже в дружбе оставаться строгим,
А если боль — о боли не кричать.
И, как металл, лететь в сражений гущу,
Чтоб в дальность цели, как в мишень,
войти —
Железу, как известно, не присущи
Лирические отступы в пути.
Вычерчивая линию красиво,
Чтобы над целью вырасти в дыму,
Снаряд в пути не делает извива
И в гости не заходит ни к кому.
Так ты пойдешь немедленно и гордо,
Как полководец, сквозь железо лет,
И станешь безошибочным и твердым —
Но тут уже кончается поэт.

Я нынче страшным расстояньем
От мирной жизни отдален,
И вспомнить я не в состоянье
Театра свет, ряды колонн,
И лебединые страданья,
И лебединую беду,
Я только слышу тут рыданья,
И только вижу лебеду,
И вспоминаю об искусстве,
Как о далекой старине,
Как о любви, о первом чувстве.
К ним не вернуться больше мне.
И, снова зубы сжав до хруста,
Иди вперед и в грязь и в ров.
И кажется, что нет искусства,
А есть железо, хлеб и кровь…

Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопкам пристреляться.
Он может умереть на высоте,
Но раньше должен на нее подняться.
И высота была взята,
И знают уцелевшие солдаты —
У каждого есть в жизни высота,
Которую он должен взять когда-то.
А если по дороге мы умрем,
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы все-таки берем.

Мне ночью снились мирные года,
И дачи, от которых нет следа,
И крупные июньские цветы,
Которыми в меня кидала ты.
Приснились довоенные друзья,
И, как ребенок, был растроган я.

Так мало ласки выпадает мне,
Что рад я ласкам, встреченным во сне.
И я проснулся, снова полный сил,
И я друзей за сон благодарил.
За ясный взгляд, за поцелуй во сне
Спасибо вам, приснившиеся мне.

Ты прошел от Польши до Волги,
И от Волги обратно до Польши,
И дальше,
И ты видел, сколько земли на земле,
Ты шел усталый,
Опираясь порой на винтовку,
Плечи резал ремень.
Мешок вещевой
К спине прирастал, словно горб.
И когда ты снимал мешок перед сном —
Спина еще долго
Чувствовала его.
Ты наклонялся к земле
И комьями брал снег
И ел его,
Тоскуя о дальнем тепле и доме.
А если не было снега,
Ты ветер холодный пил, как родник:
Откроешь рот —
и ветер гудит во рту.
Грязь прилипала к сапогам,
Вода проникала к ногам.
Сколько дорог намотал ты
На кирзовые свои сапоги.
Если тебе удавалось
к танкистам подсесть —
Ты спал на танке.
И танк тебя, словно дом,
Окутывал драгоценным теплом.
Ты заходил в украинские хаты,
И девушка лет восемнадцати
Снимала тебе сапоги.
И ты долго
В хате чужой перед сном,
Как в детстве,
Играл с мурлыкавшей кошкой
в полоску,
И звал ее «тигрой»,
И давал ей консервное мясо,
И засыпал на соломе
С безмерной тоскою о доме.
Ты проходил танковые поля,
Где распластанные гусеницы
Лежат,
Как перебитые позвоночники.
Ты ел хлеб,
Обстрелянный из пулемета.
Алюминиевая трофейная фляга
На боку у тебя висела.
С лицом простым, как шинель,
Ты прошел от Польши до Волги
И обратно
И дальше до Вислы,
До Шпрее —
И ты понял,
Что нет ничего
лучше отчего дома,
Который
как родина в родине,
И ты научился
не отдавать его другому.

Я смотрел на твою фотокарточку
при каждом удобном случае:
Стоя на танке,
Кладущем клетчатые следы
на чернозем,
Сидя на тюке сена
на летящей на запад платформе,
В госпитале
у переднего края,
Где раненые
лежат на соломе
кругом,
Где я выходил на воздух
плакать о человеческой жизни.
В полях, где мы
убивали врага
И жалели сады под огнем,
В краях, где мы танками
землю вспахали,
Где половина наших друзей
полегла,
Где освобожденные полонянки
посылали нам поцелуи,
А бандеровцы стреляли
из-за угла.
В домах, где матери божии,
окруженные сиянием,
Мне казались
похожими на парашютисток.
На марше, в пути,
когда мы переходили границу
(Это было в полдень.
Дождь
на асфальте кипел,
Мы протирали стекла кабин
рукавицами,
Чтобы лучше видеть
Европу,
И перед въездом туда
я опять на тебя посмотрел).
И там, где лежали
под ногами
немецкие артисты
из немецких журналов,
Где ветер шумит,
чужую листву
в чужих садах шевеля,
Где два потока крови
(немецкой и русской)
текут не сливаясь,
Где смотрит на нас
из гранита
чужая земля…
Твоя фотокарточка
всюду была
со мною.
Так будет и дальше —
до самого дня
окончанья войны.
Легкие нам наполняя
воздухом
танкового боя,
Приходит решительное лето,
и встретиться
скоро мы должны.

Ревя на повороте и подъеме,
Идет наш танк. Пока вдали враги,
Мы ночью спим на танке, как на громе.
На жалюзи мы сушим сапоги.
Согревшись, засыпаешь на мгновенье,
И вновь со дна, куда его ты вверг,
Не досмотрев рисунки сновиденья,
Сознание карабкается вверх,
И хочется уснуть наполовину,
Прислушиваясь к грохоту лавины,
Чтоб сонного бомбежка не застала
(Так можно, не проснувшись, умереть,
И, значит, надо встать, забыв усталость,
Чтоб собственную смерть не просмотреть.
И мы, конечно, правы, и поверьте,
Обидно будет умереть во сне.
И я хочу присутствовать при смерти, —
Тогда еще поборемся мы с ней.
И, может быть, поборем — мы упрямы.
И будем жить, чтобы врага добить).
И вдруг сквозь сон ты слышишь: воет
«рама» —
Выходит «юнкерс» сны твои бомбить.
И сны бегут. В убежище. Теснятся.
Проснулся, смотришь — бомбы не видны,
Так даже сны военные нам снятся —
Воздушные и танковые сны.

Полковник, помните Скалат,
Где «тигр» с обугленною кожей
И танк уральский, в пепле тоже,
Лоб в лоб уткнулись и стоят?
Полковник, помните, по трактам
Тогда и нас водил сквозь смерть
Такой же танковый характер —
Или прорваться, иль сгореть.

Металлу, наверное, снится,
Что снова он стал рудой,
Лежит на горе Магнитной,
Бесформенный и молодой;
Что снова идет он в домну,
И снова проходит прокат,
И движется танком огромным,
И пушкой глядит на закат;
И снова он давит бронею
И гонит врага вон.
Раскинулось поле боя,
И снится металлу сон.