Сергей Маковский - Вечер

Иль человек лишь прихоть произвола?
Нет, Господи! Пылает купина
неопалимая. Прочь, сатана, —
бессилен яд змеиного укола!

В слезах склоняюсь я на камни пола,
целую луч, упавший из окна.
Ах, верю в свет, Пречистая Жена,
от Твоего земного ореола…

Как дивен лик престольного холста,
и прозорлив, и милостив бездонно,
как ласково-божественны уста!
Люблю Тебя коленопреклоненно,
в Тебе одной люблю любовь, Мадонна,
и все, чему названье красота.

И все, чему названье красота,
не отблеск ли отчизны неизвестной,
где музыкой и тишиной чудесной,
из края в край долина залита,

и внемлет херувимам высота,
и ризами Невесты Неневестной
под скинией безбрежности небесной
обвит алтарь воскресшего Христа!

Но только миг… Погасло умиленье,
и слезы уж не те. И ты — не та,
обитель слезь и самоотреченья,
любви смиренной, бдений и поста, —
тысячелетнее столпотворенье,
неверия и веры слепота.

Неверия и веры слепота.
Монахи в рубищах. Венцы, тиары.
Надменный пурпур, медные удары
колоколов, и Божья нагота.

Не ты ли Рим? Надежнее щита
не мыслил водрузить апостол ярый.
Флоренция, — о, мраморные чары, —
и ты, венецианская мечта!

Крылатый Марк, у пристани гондола.
Выходит дож, внимает сбирру он,
литая цепь на бархате камзола.
А в храме золотом ряды икон
мерцают призрачно, уводят в сон,
в даль заповедную святого дола.

В даль заповедную святого дола.
и в красоту влюбленные творцы
не вы ль воздвигли храмы и дворцы
над нищетой апостольской Престола?

Воистину, не вы ли, божьи пчелы,
пред Господом художества жрецы,
несли в алтарь и кисти, и резцы,
свершая труд великий и веселый?

Чертог разубран кружевом лепным,
мозаикой, парчой тонкоузорной…
Но этот дар угоден ли соборный
Тебе, пред Кем дары земные — дым?
Благословен ли подвиг рукотворный?
Что знаем, Господи! В веках горим.

Что знаем, Господи! В веках горим,
в веках Твоих — надеждой и гордыней,
скорбим ли о небесной благостыне,
иль вожделеем к дочерям земным.

Что свято? Что соблазн? Неотвратим
двужалый взор Праматери-богини.
Кощунствуем, ревнуя о святыне,
молясь Тебе, кумир животворим.

Буонаротт! В часовне Ватикана —
языческий Олимп. Да Винчи, маг!
Креститель твой — женоподобный Вакх.
Растленную Венеру Тициана
манить херуб…А там Голгофы мрак,
и кровью жертвенной точится рана.

И кровью жертвенной точится рана
за всех, за вся… И кровь любви — на нас,
услышавших о Сыне отчий глас
у берегов песчаных Иордана.

Дух-голубь над купелью Иоанна,
судеб земных передрассветный час.
Века, века… И день давно погас.
Забрезжится ли вновь? Гряди, осанна!

И вдруг органа гром. Победный гимн
гремит, растет, расторгнуть своды хочет.
Вот рухнули: пророчеством благим
труба архангела с небес грохочет…
И голос: Pax vobiscum, — пробормочет.
Я чуда жду, заблудший пилигрим.

Я чуда жду, заблудший пилигрим.
И древние обряды литургии,
все те же от времен Александрии,
текут медлительно. И внемля им,

я вижу: холм и три креста над ним.
Уснули воины, у ног Мессии
поникли неутешные Марии,
Иосиф-фарисей и Никодим.

И слышу, вопль из далей Ханаана
воззвал к Тому, Чье царство искони:
Ил и ! Ил и Лам а савахфан и !
И страшно. Тмится солнце… Вспыхнув рдяно,
померкнули лампадные огни
в туманах ладана, в грозе органа.

В туманах ладана, в грозе органа
чредой плывут видения времен:
волхвы, цари, апостолы, Нерон,
последний жрец над урной Юлиана.

Сбылось. Земля тиарой осияна,
превыше царств Петра вознесся трон,
и рыцари спешат, за сонмом сонм,
на клик христолюбивого тирана.

«В Иерусалим!» И рати слышать клик
Вот ринулись на воинов Корана
и грабят Цареград Юстиниана.
Пиры неправедных, закон владык,
и торг, и блуд в кумирнях базилик.
Сомкнулся круг священного обмана.

Сомкнулся круг священного обмана.
Уж не стою ли посреди руин
восхищенной державы до вершин
и рухнувшей? Сомкнулся? Или рано?

Кто скажет? Там — в моленной, у фонтана
в саду своем разросшемся, один,
торжественной неволи властелин,
безмолвствует затворник Ватикана.

Осиротел Твой Дом и стал чужим,
в забвении — таинственней и строже.
И кажется, Твои глаголы, Боже,
из уст священника не к нам, живым,
но мертвые в гробах не слышат тоже…
Заплаканный Христос… Державный Рим!

Заплаканный Христос… Державный Рим!
Скрижали битв и шелест голубиный,
боголюбви гласящие глубины,
зломудрие богоотступных схим!

Враги, народы — вихрем грозовым:
норман и мавр, монгольские лавины,
еретики, гуситы, гибеллины,
все, попранные скипетром твоим.

Бред шабашей и огненный Лойола,
суд милости — костры средь площадей,
и в пламени костра Савонарола…
Все сгинуло. Все сгинет. Казни сей
что избежит? О, Матерь всех скорбей,
молюсь изгнанником в дверях костёла.

Молюсь изгнанником в дверях костёла.
Величий дым, и мудрость и тщета.
На всём, над всем немая тень креста.
В родной земле и холодно, и голо.

Иль человек лишь прихоть произвола,
и все, чему названье красота, —
неверия и веры слепота
в даль заповедную святого дола?

Что знаем, Господи! В веках горим
и кровью жертвенной точится рана.
Я чуда жду, заблудший пилигрим.
В туманах ладана, в грозе органа
сомкнулся круг священного обмана.
Заплаканный Христос… Державный Рим!