Сергей Маковский - Вечер

Возлюбленная тишина,
вечернее очарованье,
виденьями какого сна
овеяно твоё молчанье?

В прозрачном омуте небес
какие призраки роятся,
прообразы каких чудес
тобой встревоженные снятся?

Печаль земного бытия,
благословение заката,
неизреченные края,
покинутые мной когда-то.

Слилось грядущее с былым,
неизмеримое с ничтожным,
и кажется пережитым
всё, что казалось невозможным…

Когда в тебя толпой ворвутся
слова, которых ты не ждал,
и звуки спящие проснуться,
которых ты не пробуждал;
когда на землю с безучастьем
вдруг взглянешь, и во тьме души
повеет холодом и счастьем
и вечностью — тогда спеши,
спеши облечь мгновенный трепет
в пылающие ризы слов,
души внимая волшебный лепет,
журчанье тайных родников,
и пусть на зов творящей муки
ответит лирная строфа,
словами вызывая звуки,
невоплотимые в слова.

Сначала, невесть откуда,
не слова, а призраки слов
позовут, и веяньем чуда
взволнует невнятный зов.

Но образы брезжат смутно,
не умею выразить их,
забудется болью минутной
едва озаренный стих.

Лишь после долгой разлуки,
иногда через год и два,
вдруг той же услышу я муки
забытые мной слова.

Невольно за хором темным
унесешься в канувший бред,
по дебрям скитаешься дрёмным,
утерянный ищешь след.

За словом возникнет слово,
увлекая печаль назад,
душа возвращается снова
в покинутый райский сад.

А там на ветвях, как звезды
нерожденных еще аиров,
мерцают волшебные грозды
созвучных печали слов.

Принять, как схимы чин, удел печали,
отречься суеты, презреть гордыню;
смиренью научась, благословляя дали,
от ближнего уйти в свою пустыню;
почувствовать, что ты один на свете,
но говоришь устами всех живущих,
что позвала тебя мечта тысячелетий
и слышать призраки в веках грядущих;
Заворожить себя самим собою,
вверяя стих размерности певучей;
сопричастить весь мир божественному строю
исторгнутых из сердца тайнозвучий;
от звука к слову и от слова к звуку,
от мысли тайной к тайне воплощенья —
отдать всего себя за сладостную муку,
за горькое безумье вдохновенья.

Пылает небо над пустыней,
слепят полдневные лучи,
далеко — море, в котловине
лепечут горные ключи.
Туда, в лесную тень, по скалам
иду тропинкой не спеша.
Каким-то счастьем небывалым
томится певчая душа.

Жук прожужжит иль свистнет птица,
или в траве прошелестит —
всё, всё земное будто снится
и вечность тайную сулит,
нездешней правдой сердце дышит
и чутко замирает вдруг
и в каждом звуке слышит, слышит
неслышный уху, тайный звук.

О, миг прозрения чудесный!
Преображается земля,
и дрёмой кажется небесной
непостижимость бытия,
всеозаряющим рассветом
сияет полдень надо мной,
и нет границы между светом,
бессмертием и тишиной.

Уходят года, невольно
подводишь итог судьбе.
Душе признаваться больно,
больней — молчать о себе.

Уходят года, с годами
прозрачней она, светлей,
и жаль не сказать словами
того, что таится в ней.

На сердце одна усталость,
но горько век не дожить.
Так много вспомнить осталось,
так много надо забыть.

Я пришел к водоразделу:
все тропы отныне — вниз
к заповедному пределу
стремниной в сумрак разбрелись.

Впереди — пустая вечность,
непостижный путь земной.
Призрачная бесконечность,
все тот же морок и за мной.

Но светла небес дорога
в даль немыслимую, ввысь…
Дух мой, созидатель Бога,
в свое бессмертье вознесись!

Все слезы к старости да сны воспоминанья,
душа утихшая — как озера вода
в завороженный час, когда своё мерцанье
отдаст ей нехотя вечерняя звезда.

День отсиял давно, уж ночи тени реют,
уплыли дымами далекие луга,
былое ожило, и призраками веют
в сон утонувшие, слепые берега.

Всё тише, всё темней… Но глубь воды зеркальной
угаснуть не спешит: в лазури озерной,
покинув небеса, клубится остров дальний
и озаряется последней тишиной.

Мою любовь, земное бремя,
всеисцеляющее время
сожгло на медленных кострах,
какой-то срок предельный дожит,
Теперь ничто уж не встревожит
любви испепеленной прах.

Воспоминания туманней,
и каждый день обетованней
в душе хранительный покой,
и призрак вечности лазурной —
как ангел над могильной урной
с благословляющей рукой.

Не о своей судьбе немилой,
не о себе моя печаль.
Я вспоминаю все, что было,
невозвратимого мне жаль…

Ах, этой грусти первородной
не умолкает темный зов,
звучит, как благовест подводный
из потонувших городов.

И знаю: душу к мертвой дали
не тщетно призывает он,
не только сон моей печали —
минувшего заклятый сон.

Пусть в жизни времени земному
себя на гибель отдаю,
послушен я и здесь иному
неузнанному бытию,

и то, что было или будет,
преображенный мой двойник
уж видит там, где все пребудет
и вечностью предстанет миг.

Стонет ночь, куда-то манит,
вся слезами исходя,
в окна мелко барабанит
дробь осеннего дождя.