Христина Кроткова - Белым по черному

Ужасное, знакомое виденье!
Я узнаю до жутких мелочей
Свое отчаянье и исступленье
И дымный вероломный облик… Чей?..

Все это напрасно. Ненужно и глупо жестоко.
Подумаем лучше о чем-нибудь вовсе ином —
О розах бенгальских, о нильских песчаных истоках,
О мудрых народах Востока, поющих и пьющих вино.

Но как же нам славить и петь, когда больше не сердит
Неудачная жизнь, когда боль разучилась сердить?
Пора помечтать нам о тихой, услужливой смерти,
Пора уже нам перестать о себе говорить.

Пора перестать уж над жизнью своей надрываться,
Приладив с расчетом половче бессмысленный груз,
И ждать, когда райским воротам помогут раздаться
Глоток кислорода и ампул спасительный хруст.

Пора позабыть о себе, вспоминая, как эхо,
Все, что было и не было в жизни, доступной для всех,
В этой жизни, невольной для всех, недоступной для тихого смеха,
И уже нам ненужной, как брошенный наземь доспех.

Над миром, над миром молчанье.
Засохшая грязь на стене.
Ночной отупевший фонарь. Миганье
И дрожь теней.

В застывшей гримасе — рыданье
И гнев: живут!
А в мире страданье
И смерть наяву.

Ни спать, ни молиться, ни ждать.
Облегченья
Не будет.

Ведь жертву Твою искупленья
Отвергли впредь навсегда
Безумные люди.
Бескровные губы стянуло презренье,
И вопли про тщетность спасенья
В тенях и гримасах под кожей плывут.
Оскал отвращенья
И боли: живу!

Над миром, над миром молчанье,
И где-то, как листья засохшие, звуки.
Рыданье, —
И надо ль жалеть?
И тени, как гады ночные, как муки,
Ползут по земле.

День за днем стучит топор,
Ровен, меток и нескор.
Неотступный, верный друг,
Надоевший мерный стук.

Зимним днем иль ночью летней
Замолчит удар последний.
Кончен путь, и будь доволен:
Дом последний приготовлен.

Все не веришь в очевидность.
Жизни рыцарь слишком рьяный?
На кого твоя обида,
Неразумный и упрямый?

Все не видишь ты свершенья,
Соблюденья обещаний,
Не признал предназначенья,
Не узнал конца скитаний?

Разве ты не убедился
С достоверностью ужасной:
Мир таков, каким он снился, —
Заменимый и прекрасный?

— Оторванный от ветки молодой,
Куда летишь ты, бедный лист сухой? —
— Не знаю сам, — мне был ответ. — Разбит
Грозой, во прахе дуб родной лежит.

С тех пор, не уставая на мгновенье,
Дыханья не щадя, преследует меня
То легкое зефира дуновенье,
Го бури северной суровое смятенье,
Кружа, неся, стремительно гоня
Через ноля, леса, холмы глухие.

Во власти разыгравшейся стихии
Я не ропщу, сколь рок мой ни жесток,
И улетаю в дальние долины,
Где исчезает все в судьбе единой —
И лавра лист, и розы лепесток.

Мы не выйдем ночью, как бывало,
До полуночи бродить с тобой,
Хоть любовь гореть не перестала,
И луна — в тревоге голубой.

Ножны износятся скорей, чем меч.
Душа — дыхание переживет.
И сердцу надо вздохи поберечь,
Любви — приостанавливать свой лет.

Вот и ночь хотя опять прекрасна
И для счастья слишком коротка —
Все же мы не выйдем в свете ясном,
В позднем свете счастье коротать.

Ты, как Вольтер, с тяжелых лет похмелья
Вернешься в свой блистательный Париж.
Невольный гость забав, красы, веселья.
Над всеми ты привычно воспаришь.

Над тишиной немого умиранья
Тревожных слов закружится мятель,
И в дверь полураскрытую страданья
Вдруг долетит: — “Уже? — Увы! — Ужель?

И ты, старик, как мальчик забавляясь,
Подумаешь: — Как свет доверчив стал!
Я так уж глуп, что добрым почитаюсь,
И так уж добр, что в дураки попал.

Ни роз, ни соловьев в ночах душистых!
В кустарниках уж осень гнезда вьет
И темное дыханье с ветром льет.
Опало счастье в желтом цвете листьев!

И вот луга, хранящие наш след,
И вот ветвей пугливая охрана.
Встают на зов, легки и бездыханны,
Отхлынувшие тени прежних лет.

Но ты ушел, ты хочешь знать миры.
Открылся путь, кривой и беспощадный,
И злая жизнь ведет рукою жадной
К забытым безднам огненной игры.

— Корабль плывет, бортов упорным ходом
Взрывая медленных глубин покой,
И вот уж он вдали, замкнут волной,
Стремит свой путь по стелющимся водам.

Над лесом ворон — черных крыльев взмах
Вспугнул листву и перепутал тени, —
Но миг еще, и стынет их смятенье,
Как жалобы в заплаканных глазах.

Я покормил котенка, и никто
Меня не видел. Подошла собака,
Я тоже дал ей хлеба, а потом
Перекликался долго с воробьями,
Что радовались под моим окном.

Я дал им есть. Пернатые созданья
Взметнулись, восхищенно щебеча,
И били крыльями, крича в восторге:
— Смотрите, что нам дарит Человек! —

В саду росли прозрачные цветы.
Их цепенящий неподвижный запах
Стоял туманом. Целую охапку
Я их нарвал, но все же было жаль,
Что всех не мог я унести с собой.

И я впустил в пустынные просторы
Танцующий и одинокий ветер.
Я разрешил в свою пустую душу
Войти словам, поющим прямо сердцу.
Сегодня я пропел хороший день.

А позже, ночью, в комнате своей,
Уютно освещенной мягким светом,
Забыв цветы, и ветер, и слова,
Я хохотал над тем, кто не сводил
Холодных глаз с трепещущего сердца.

За этой легкомысленной козой
Мы посылали всех — огонь и воду,
Волов, волков, людей и медведей.
Она ж, смеясь, скакала по лесам
И не хотела собирать орехи.

И было весело ей, что огонь
Из-за нее жег лес, и что вода
Шла на огонь, что старая гора
Сошла с давно насиженного места
И двинулась давить волов.
Она смеялась, глядя на червей,
Из-за нее точить поползших гору.
Она все дальше убегала в лес
И не хотела собирать орехи.
Веселая проказница коза!
О, как она, смеясь, трясла рогами
И прыгала, копытцами стуча,
И не хотела собирать орехи!