Христина Кроткова - Белым по черному

Я поздней осени люблю голубоокость,
Ее рассеянность, ее жестокость,

Ее боязнь сантиментальных драм
И откровенный холод по утрам.

Ничем не соблазнив, поблек багрянец щедрый,
Ни в чем не убедив, смирились, стихли ветры.

Осталась только голая фактичность —
Над схемой рощ заката лаконичность.

В уже ненужной роскоши убранства
Лежат опустошенные пространства,

Одухотворены и преображены
Заслуженным покоем тишины.

Солнце печет, а в тени свежо.
Ждать хорошо, и не ждать хорошо.

Весело мчаться в шумной погоне —
— Я догоню, или он догонит? —
Солнце печет, а в тени свежо.

Весело мчаться в шумной погоне,
Но у окошка сидеть — спокойней.

Ждать хорошо, и не ждать хорошо.

Потеряно любимое кольцо,
Грустит рука, и пальцы заскучали.
Сучится нитка, в лад твоей печали,
Стучит, мелькает, ходит колесо.

Не лес, а сад. Не звезды — светлячки.
Разумно трудится доверчивая юность.
Спокойный дом, добротная уютность,
За печкой домовитые сверчки.

Есть где-то мир, где нет еще грозы,
Где взгляд любуясь медлит над фиалкой,
Где Делия, стыдясь своей слезы,
Старательно склоняется над прялкой.

За радость вашу и нашу,
За то, чтоб смеялись дети,
За лучшую жизнь на свете
Подымем тяжелую чашу.

Быть может, садов цветенье
Ни вы и ни мы не увидим,
Но живо встает их виденье
Назло незабытой обиде.

Быть может, и птиц веселых
Ни вам и ни нам не услышать
И не видать, как в селах
Достроят новые крыши.

Но в память — погибшую нашу —
Когда-нибудь, через столетье,
Чужие счастливые дети
Поднимут ответную чашу.

— Ты видел свет? Пески и льдины,
Стокгольм, Венецию, Афины?
Ты знаешь дали и простор? —

— Нет, я ведь здешний, до сих пор
Не покидал родной долины,
Не покидал знакомых гор,
И даже, правду говоря,
Совсем и нет к тому охоты.
А ты-то, знаешь наш трактир,
Где мы танцуем по субботам? —

— Нет, друг, и, правду говоря,
Совсем и нет к тому охоты.
Ну, мне пора. Цейлон, Памир,
Париж. Нью-Йорк. Мельбурн. Весь мир.

Я задумала связать
Преинтересный свитер,
Как никто не вязал,
Как никто не видел.

Чтобы спереди узор,
Пестрый весь, в цветочках,
Чтобы ворот до сих пор,
В сборочку и строчку,
С белой оторочкой.

Вот такие рукава,
Кармашки вот такие,
Чтобы стороны — без шва,
Плечи — накладные.

На узор, чтоб был он нов,
Шерсти возьму я трех цветов:
— Оранжевой, пунцовой, черной,
Желтой и кирпичной,
Фиолетовой, зеленой,
Синей и коричневой.

Нет, вижу, надо запастись
Шерстью самой разной —
Вез голубой не обойтись,
Нельзя и без красной.

Чтобы дать переливы
И узор занятный,
Чтобы вышло красиво
И носить приятно, —

Я бы так сказала:
— Трех цветов мне мало!

Веселой походкой
Иду я по улицам людным,

С поклоном, улыбкой
На каждый вопрос отвечаю.

В бамбуковой роще
От ветра тревожно и шумно.

Лишь дуб одинокий и сильный
Молчанья достоин.

Ты построишь красивый дворец
Или мудрую книгу напишешь —

За труды своих рук и ума
Принимаешь охотно награду.

Нет цены только щедрости духа,
Только жалости счет незнаком,
Только сердцу награды не надо.

Покидаю тихий остров,
Где я год прожил в раздумье.

Через озеро большое
В лодке к берегу плыву.

Оглянувшись напоследок,
Опускаю руку в воду,
Чтобы память о прохладе
В душный город увезти.

Казенный конверт голубей, чем весна,
В углу — печати звезда.
Почему-то вдруг захотели узнать,
Кто я, зачем и куда.

Я тронут, что участь моя тревожит
Совсем посторонних людей.
Быть может, неправда, что не поможет
В беде никто и нигде.

И я с незнакомцами издалека
Готов завязать контакт.
Хватаю перо, и быстро рука
Наносит за знаком знак.

— Кто я? — Упорный, настойчивый дух,
Весь этот мир созидающий сызнова.
Мысль и вниманье, зренье и слух,
Неукротимый, чужой, непризнанный.

— Где я живу? — В фантастическом мире,
Где люди — камни, а камни — живые.
Мир с каждым днем все страшней и шире.
Камни кричат, а люди — немые.

— Чем я живу? — Усмешкой: тщись,
Особь, себя утвердить нерушимо.
— Чем я живу? — Улыбкой: жизнь —
Невероятно, но — выносима.

Материнский взгляд надежен,
И не глядя он глядит.
У отца глаза построже, —
Смотрит, что там впереди.

Сын знакомится со светом
У знакомого крыльца.
А не знает, как же это? —
Оглянется на отца.

Ошибется, ушибется, —
Ничего, утешит мать.
А отец к сынку нагнется
И покажет, как играть,
Как ступать и поступать.

Подрастает, вырастает
Сын, похожий на отца.
Сын
на плечах отца
Выше отца.

Рычал мотор, гоним твоим упорством,
И самолет вгрызался в облака.
Послушные, внизу скользили версты,
И новые текли издалека.

Рука легла на руль легко и властно.
Железный шлем стальной сжимает лоб.
Навстречу обезумевшим пространствам
Мотор кидает свой победный вопль.

То падающий лист, то меч, разящий грудь,
Однообразно, медленно и жутко
Он мертвою петлею чертит в небе путь,
Как коршун кружится, а падает голубкой.

…Спокойный холодок уверенного взгляда,
Привыкшего впиваться в высоту,
Я узнаю: им ничего не надо,
Такие умирают на посту.