Христина Кроткова - Белым по черному

В единоборство сокровенное
Вступили души и тела.
Неверно счастье переменное,
Любовь большая тяжела.

И верный маятник с терпением
Летает от минут к часам.
Я знаю чудо повторения,
Что ходит ветер по кругам.

Я все храню подарок давний твой —
Серебряное узкое кольцо
С лазурно-мутным старым лунным камнем.

Я все гляжу на гордый этот дар
И словно нижу скрытную любовь,
Которая и глаз не поднимает
И только жжет сияньем изнутри.

Стремясь вбегаю в тихий зал,
Где голос твой не отзвучал,
Где портсигар забыт в углу, на стуле.
Прощаясь, ты сказал:
— Увидимся в июле. —

Не верю сердцу твоему,
Не верю сердцу своему
Пред неизбежной бездною разлуки.
И медлю, и гляжу во тьму
В провидческом испуге.

Войдешь — я вздрогну. Снова пытка.
Твои шаги всегда легки.
Коснешься тихо, без улыбки,
Моей недрогнувшей руки.

— Нельзя же так… Ведь есть же выход…
Твержу я молча наугад
И вдруг растерянно и тихо
Измученный поймаю взгляд.

Как жизнь идет! Как мы меняемся!
Как сердце… Давно ль оно, давно ль еще… и вот
Как быстро научилось ты извериться,
Признав неразрываемость тенет.

И с каменным лицом встречаю взгляд тоскливый
Спокойных глаз не опускаю вниз.
Давно ль еще… И нот неторопливо
Стучится безупречный механизм.

Знакомо все: глотая боль, невнятно,
Упавшим голосом, себя кляня…
А мне его любовь скучна и непонятна,
И не нужна. Вот как тебе моя.

Когда же, наконец, мы сможем не любить,
Когда же, наконец, не притворяясь,
Мы сможем за другими повторить,
Что жизнь идет, бесцельно повторяясь?

Пока же каждый день — блаженства страшный дар
Как смех неповторим в своем сверканье,
И мы расплачиваемся за дивный жар
Любовной несчитающейся данью.

И знаем, что не может не придти
Расплаты час, но мы любой ценою
За каждый миг готовы заплатить,
И все ж останемся богаты вдвое.

Еще дитя, и чужды наважденья,
В неведенье уже грядущих гроз,
И крупных рук спокойные движенья,
И аккуратность слишком длинных кос.

Но ранним утром, сговорившись с ветром,
Цветы тебе расскажут о любви,
И новая в тебе родится вера,
И верность новая скует мечты твои.

Разбужена святым воскресным утром,
Звучит молитвы вещая строка.
Проходишь ты, светла и неприступна
(Как добродетель юная строга!)

Но роковая встреча неизбежна.
Тебе ли спорить с избранной судьбой!
Он с нарочитой дерзостью небрежной
Вдруг остановится перед тобой.

Подняв глаза в доверчивом вниманье
(Как добродетель скромная смела!)
Ты слушаешь в губительном молчанье
Его слова, забыв, чем ты была.

Ты вечером прядешь, без песен, молча,
Взволнованной прилежностью кипя.
Ты приняла — уже не можешь больше!
Ларец даров. Такие ль ждут тебя!

Еще дитя, но слишком трудно сладить
С тяжелым ливнем этих длинных кос.
Уже темницей скромненькое платье,
Уже глаза — все вдохновенье гроз.

Как трудно быть Кармен, беспечной, своенравной,
С улыбкой петь: — О да, любовь вольна! —
И чувствовать, что начат подвиг странный,
Что хлынула девятая волна.

Не дымное кафе с толпой американцев,
Где хриплый джаз томится ни о чем,
Где ты так долго ждешь, уставшая казаться
Такой же, как они, в томлении ночном.

Прищурь глаза: нет, полночь, Лиллас-Пастья
И задыхающийся ритм гитар.
Колебля свет, летит дыханье страсти
(Ты, пошатнувшись, выдержи удар).

Кармен, мы за тобой, мы но твоим следам
Безумным хороводом страсти мчимся!
Кармен, остановись, пойми — не совладать
С твоим огнем, которого страшимся!

Нет, не гони ее: она опять вернется.
И не зови: она сама придет.
Нет, не держи: малиновкой взовьется,
Крылом забьет и звонко запоет.

Смеясь над ним, над страстью, над собою,
Запой и ты. Швырни ему цветок.
Любовь вольна! Она берется с бою.
(Потом виднее — в рот или в висок).

Не обернувшись, глаз не подымая,
Вдруг чувствуешь: вошел тореадор.
Толпу приветствует, еще не понимая,
Прекрасный, бычий, полный страсти взор.

Знай, жарко знай: твои смертельна рана.
И, медленным отчаяньем пьяна,
Ты примешь бой, заведомо неравный,
Поймя: о да, любовь — как смерть — вольна

Днем все вещи спокойней и злей,
В лучшем случае — безразличны.
Как в чужой толпе, как во сне,
Я средь них, как голодный нищий.

Неподвижно стоит комод,
Равнодушный, непоколебимый.
Я гляжу: разве он поймет,
Как я всеми ими гонима?

Торопясь на звонок телефона,
Ушибаясь, споткнусь, налечу,
И, на миг замерев смущенно,
— Извините, стул, — бормочу.

Но ночью, придя домой, —
На сегодня конец скитанью! —
Я с надеждою и тоской
Прислушиваюсь к молчанью.

Головой припадя к стене,
Говорю: — Ты послушай, стул,
Он опять равнодушен ко мне,
Он опять меня обманул.

И, сочувствуя, стул молчит,
Ожидая дальнейших слов.
В глубине деревянной души
Он помочь бы мне был готов.

Я в ночной тишине не одна,
Весь враждебный мне мир уснул.
Мне опорой немой — стена.
И опять я: — Послушай, стул…

Все ясней с рассветом проступают
Нежные упреки голубей.
Голуби томятся и вздыхают
В ласковой любовной похвальбе.

Ты ж растерянна и молчалива,
Нехотя встречаешь звонкий день.
В комнате недвижимо почила
Скучная, нерадостная лень.

Своего тебе осталось мало:
В горле неглотаемый комок,
Сухость глаз, горячих и усталых,
Папиросы тоненький дымок.

Вместо неподвижности и страха
И тебе б немного полетать,
Потомиться, повздыхать, поахать,
Покувыркаться, поворковать.