Владимир Фирсов - Солнечные колодцы

И не спешите

Скорый суд вершить.

Пускай звучит не так, как бы хотелось!

Вам надобно понять его суметь.

У слова есть

Рождение

И зрелость,

Бессмертие

И подлинная смерть.

И я живу, понять его стараясь,

И постигаю слова торжество,

К его бессмертью не питая зависть

И не глумясь над смертностью его.

И, поклоняясь

Неподвластным тленью

Словам всепотрясения основ,

Я вижу душ высокое горенье

В звучанье

Даже самых смертных слов.

Ко мне приходит месяц погостить,

Качаясь, как в бадье студеной

льдинка.

И рад бы я

Сегодня не грустить.

Да вот с души не стаяла грустинка.

И грустно мне

С грустинкою моей,

С моим обычным,

Столь понятным словом —

Таким далеким

От чужих морей

И близким

От родной земли основы.

А грусть моя

По скошенной траве,

По радуге

Над соловьиным бором,

По русской песне.

Что звучит в Москве

С каким-то очень грустным

перебором.

О грусть моя по веку мужика,

По тем спокойным деревенским

селам,

Где все-таки

Звучит моя строка,

Понятная в застолье невеселом.

О грусть моя!

Могу, однако, я

Тобою пренебречь в стихотворенье.

Но мой усталый

Пятистопный ямб

С бодрячеством не жаждет

Примиренья.

И я иду

По молодому льду,

По месяцу,

Что под ногами тает.

А звезды набирают высоту

И нехотя на прорубь налетают.

И тихо тек

Над озером лесным,

Что грусть моя

Уходит незаметно

В сухой мороз,

В березовые сны,

В рябину над тропинкою заветной.

Рябиновые грозди на ветру

Позванивают медленно и глухо.

И я молчу,

И я слова беру,

Нерезкие и ясные для слуха.

Какие песни завтра запоем?..

И вот когда

Мне это станет ясным,

Вчерашний день, что прожит

понапрасну,

Покажется таким рабочим днем!

Ты знаешь, дорогая,

Каждый вечер,

Пока еще не выпала роса,

Мне солнце опускается на плечи

И в путь зовет

За дальние леса.

Я знаю,

Что за дальними лесами,

За синими морями, далеко

Есть женщина с нездешними глазами,

Но мне

С тобою рядом быть легко.

Что из того,

Что за морями где то

Есть в райских кущах чудо города,

В них много блеска и чужого света.

И я туда не рвался никогда.

Моя душа в душе березы белой,

Ее заморским светом не согреть.

И память,

Что Россией заболела,

Не вытравить из сердца, не стереть.

Я болен этой памятью навеки.

А солнцу что!

Ему то все равно,

Чьи океаны,

Чьи моря и реки.

Великое – оно на всех одно…

Что значу я

В сравнении с великим

Светилом всех народов и веков!

Когда мне дорог запах повилики,

И дым костра,

И тени от стогов,

Когда молчат покинуто березы,

Как будто слыша стуки топора.

В такие ночи вызревают грозы.

Ты спи, родная, спать давно пора…

А я не сплю,

А я бреду бессонно

По некогда исхоженной тропе

На грани тени и на грани солнца,

Принадлежа России

И тебе.

Я верю белизне берез,

Заре,

Малиновкой летящей,

Когда молчу,

Под скрип колес

Вплывая в утреннюю чащу.

И конь,

Уздечкою звеня,

Бредет, за ветки задевая...

И от росинок, как бывает,

Намокнул рыжий круп коня.

Гляжу,

Под жалобу колес

Дремотою объятый вроде,

Как солнце медленно

С берез

На землю грешную нисходит.

И вот уже

Сквозь синь росы,

Сквозь проглянувшее оконце

Возникли рыжие усы

Веселого, как бубен, солнца.

Оно касается меня

И словно делает счастливым.

И грива рыжего коня

Горит, как золотая грива.

Ударил дрозд.

Защелкал клест.

Забился, пламенея, дятел.

И смолк дремотный скрип колес,

И замер конь,

Как будто спятил.

Оторопелый, он молчит.

И, бессловесный, онемело

Копытом о землю стучит.

И снова трогает

Несмело.

И — наступает новый день

В краю,

Где сказки не забыты,

Где смотрят в окна деревень

Все те же грустные ракиты,

Где на печи,

Под потолком,

Гутарит кот, сощуря око,

С Иванушкою-дурачком,

Что ходит в дураках

До срока...

Я тоже там,

На печке,

Рос.

И сказкам тем же

Крепко верил,

Поверя белизне берез,

Что отворяет

Солнцу двери.

Дрозды пестрели на рябине,

Клевали спелую зарю.

И листья на реке рябили,

Плывя навстречу сентябрю.

Пылали вязы и осины.

И вот

Сквозь полымя огня

Голубоглазая Россия

Взглянула с грустью на меня.

Забилось сердце глуше, тише,

Прося прощенья у земли.

Что я не видел

И не слышал,

Как улетели журавли.

Неслышно

Лист слетает с деревца.

Молчат леса,

Молчат поля...

И в этой тишине

Не верится,

Что ты вращаешься, Земля,

Что ты летишь —

В цветах и в инее,

В снегах и в разноцветье трав,

Не расплескав озера синие,

Кору берез не ободрав

И не спугнув шмеля,

Уснувшего

На тусклой шапочке цветка...

Брожу по лесу.

Молча слушаю

Постукиванье родника.

В лесу прохладно и невесело

И по-осеннему светло.

И с веток паутина свесилась —

Ей от росинок тяжело.

Неслышное листвы кружение.

И от земли родной вдали,

Поправ законы притяжения,

Надолго скрылись

Журавли.

Но птицы

Снова возвращаются.

И вновь шумят леса, поля.

Все потому,

Что ты вращаешься

И нам сочувствуешь, Земля!

Одиноко над морем стою...

Постоял.

И в часу предрассветном,

Как ни странно,

Припомнил деревню свою,

И родимым повеяло ветром.

Кипарисы ушли в облака.

Улетели.

Истаяли где-то.

И туманно возникла река

И над нею — полоска рассвета.

Зашуршала в оврагах ольха,

Потянулся дымок над деревней.

Золотым гребешком петуха

Солнце выглянуло из-за деревьев.

И над сонью дымящей реки,

В заревом и безбрежном просторе

Потянулись в поля мужики,

Что ни разу не видели моря.

А быть может, и видели,

Но...

Это было в войну.

Это было давно...

Вот идут они молча,

Махоркой дымят.

Щуря очи,

О чем-то толкуют.

Никому не перечат,

Никого не бранят

И о море, представьте себе,

Не тоскуют.

А тоскуют они иногда,

С одинокою старостью споря,

О сынах, что ушли в города —

Будто канули в синее море.

Волны моря безбрежно тихи.

Солнце всходит,

И звездочки тают.

Но по-прежнему входит в стихи

Шум листвы,

Что сейчас опадает

С пожелтевшей смоленской ольхи.

Дымится ливень над паромом,

Река готова прянуть вспять...