Владимир Соловьев - Бродский. Двойник с чужим лицом

– Как тебя звать, прекрасная маска?

– Я – ИБ.

Я бы, конечно, мог надиктовать тебе из могилы автобио длиной в жизнь, но масло масляное: я уже все сказал о себе в стишатах. Как там говорят на нашей географической родине? Котлеты – отдельно, мухи – отдельно. Стихи стихами, а биография биографией. А ты не путаешь, птенчик, биографию с ро́маном, а ро́ман со сплетней? Видеоряд моей жизни тянет на ро́ман, а какой ро́ман без сплетни? Чем отличается сюжет от сплетни, а сплетня от метафизики? Тем более покойник любил то и другое: перемывать косточки и витать в эмпиреях, куда он в конце подзалетел навсегда. Привет из эмпирей. Взять классиков. У Достоевского все ро́маны держатся на сплетнях, «Горе от ума» – сюжет-сплетня, а уж такого любителя сплетен, как Пруст, во всей мировой литературе не сыщешь. Вот тебе жанровая подсказка: роман-сплетня. Чем не подзаголовок?

Тем паче, к тому времени, когда ты закончишь мое псевдо(ибо я под псевдонимом) жизнеописание, будут исчерпаны и выродятся в пародию все прочие способы постичь меня в литературоведческом, тем более в мемуарном жанре. Любые мемуары – антимемуары, роман автора с собственной памятью, а та – известная сказительница-исказительница. У слова вообще реваншистские наклонности: добрать то, что упущено жизнью. Знаю по себе. В мемуарах не меньше вымысла, чем в ро́мане, зато ро́ман не притворяется. Наоборот! Лучше откровенный фикшн, чем лжемемуар. Когда человек клянется говорить правду, только правду и ничегошеньки кроме правды, ему ничего не остается как лгать. Мемуары сочиняют лжесвидетели, ро́маны – правдолюбцы. И запомни, s. v. p .: документ в ро́мане выглядит квази, реальный герой проигрывает рядом с вымышленными. Остранение, да? Осторожней с фактами: сама знаешь, больше фактов могут лгать только цифры.

Пиши и не оглядывайся на будущего читателя. Паче – критика. Помнишь, Конан Дойл написал о профессоре Мориарти: его исследование достигло таких высот чистой математики, что во всем научном мире не нашлось специалиста его отрецензировать. То, о чем мечтал прототип твоего героя, дорожа мнением кота о себе больше, чем читательским.

Пиши вровень с героем, не пресмыкаясь и не снисходя. Но и без подъё*а, please .

Тебе предстоит сыграть мужскую роль, но я всегда был убежден, что неудачи с Гамлетом оттого, что его играют мужики. Два исключения: Сарочка Бернар и Зиночка Райх. Одолжи у своего бойфренда на время яйца. Привет ему с того света, пусть простит мертвеца. Кто спорит, peccadilo, бес попутал – не узнал в нем самого себя, каким был и перестал быть. Вот и потерял связь с самим собой. Не узнать себя – на снимке, в зеркале, в ближнем – есть самоубийство. Передай Артему, что в метафизическом смысле я уже наказан, строк постыдных не смываю, у всех прошу прощенья, хотя за миропорядок и его бардачное устройство прямой ответственности все-таки не несу.

Жалобная книга – на небесах.

А потому никаких соплей в связи с моей преждевременной кончиной. Во-первых, покойник этого не любил, во-вторых, никакая не преждевременная – я прожил через край и остаточные годы воспринимал как принудиловку. Вот тебе последняя цитата, а другие пусть рыщут в поисках ее источника:

Рефрен: умирать надо молодым.

Главное, мой друг, соблюсти пропорции. Напиши о человеке, похожем на меня, чтобы сделать меня похожим на человека, а не на памятник, которым я стал при жизни. Сам себе и сотворил сотоварищи, кто спорит? Зачем поэту пьедестал? Из инстинкта самосохранения, детка: памятник пуля не берет. Вот и забронзовел, хотя мечтал о мраморе. Разве я не предлагал установить на постаменте вместо меня – его? Lui.

Сделай меня похожим на человека, детка, а не на монстра. Памятник и есть монстр, я бы сам свалил с пьедестала, да поздно: только тут усек.

Сделай меня похожим на самого себя, каким я был и перестал быть.

Сделай Бродского похожим на Бродского больше, чем он сам.

До встречи в Венеции.

Жди меня – я не вернусь, как не сказал муж АА. Или сказал?

Привет меньшинству. От большинства.

Покедова.

Будь з.

Дальнейшее – неописуха, как сказал напоследок сама знаешь кто.

Мяу.

Преданный тобой, но преданный тебе до и за гробом —

Virtually yours,

Отгадай кто, детка!

27 января 1996 года, ночь. Или уже 28 января? Как у вас в Венеции давным-давно.

Brooklyn, NY

P. P. P. P. S. Воленс-ноленс вдова передаст тебе это письмо с причиндалами (стишата, рисунки, фотки), а ты уж поступай в меру своего разумения. Вот и долгожданный стук – пошел открывать дверь. Пока сама не взломит. Найдут под утро лежащим на пороге, морда в крови, очки разбиты, без признаков жизни, коих было мало и при жизни. Ниоткуда с любовью.

Скорее даже не канва, а компендиум жизни ИБ, но в отличие от официальных и академических хронологий сделан упор на значительные и знаковые явления – опять-таки скорее судьбы, чем жизни Бродского. Отдельные параграфы прокомментированы или проиллюстрированы в соответствии с драйвом и концепцией книги, конспектом которой эта «канва жизни» является, а потому даны ссылки не только на тексты ИБ, но и на соответствующие главы этого издания. Личный элемент в отборе фактов и их трактовке неизбежен: жизнь ИБ дана глазами его питерских друзей Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Тот же, к примеру, турнир поэтов – Бродского, Евтушенко и Кушнера – в нашей ленинградской квартире, единственное, а потому историческое совместное выступление трех этих поэтов (вместе с его гипотетическими последствиями) представляется автору куда более важным, чем указываемые в хронологиях присвоение почетных званий, случайные знакомства, встречи и совместные выступления ИБ с другими поэтами. Зато сведены к минимуму перечисления полученных Бродским наград, премий, званий. Кто знает, может такая субъективная точка отсчета – plane of regard, как говорил покойник – приближает нас к объективному абреже его жизненного маршрута, который в его случае оказался судьбоносным.

24 мая 1940.В Ленинграде в клинике профессора Тура на Выборгской стороне родился Иосиф Бродский, единственный ребенок в мещанской еврейской семье фотографа Александра Ивановича Бродского (1903–1984) и бухгалтера Марии Моисеевны Бродской (в девичестве Вольперт, 1905–1983). Несмотря на то что прадед по отцовской линии был из кантонистов, ребенок был по настоянию матери тайком обрезан и также тайком крещен приходящей няней – по нулям. Или как писал поэт-искровец Дмитрий Минаев, хотя совсем по другому поводу: «…вдвойне убийственный обряд: как христиан их здесь крестят и как евреев обрезают». Назван Иосифом в честь Сталина, портрет которого висел над его детской кроваткой до самой смерти вождя. До восьми лет рос без отца, пока тот служил в армии с начала войны до 1948 года. После его возвращения отношения между отцом и сыном не сложились, сплошь конфликты: чуть что, старший Бродский хватался за ремень. «…чья речь уже давным-давно чуждается любых глубин духовных», – напишет ИБ об отце в неоконченном стихе. Отношения с матерью – на сугубо физиологически-кулинарном уровне. Безлюбая и бездуховная семейная атмосфера травматически действовала на ИБ и способствовала его нервическим приступам и фобиям, когда, его словами, «психика садится». И вослед Акутагаве Рюноскэ повторял: «У меня нет принципов – одни нервы». В детстве его преследовал страх одиночества, на которое он был обречен пожизненно при всей многолюдности его «взрослого» окружения. Позднейшая – не скажу идеализация – скорее мифологизация родаков, особенно post mortem, когда они с разницей в год умерли в Ленинграде, так и не свидевшись с единственным сыном после его вынужденной эмиграции – это конечно же типа некролатрии, тоски по родительской любви, которой у него никогда не было. См. стихотворения «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…» (1985), «Памяти отца: Австралия» (1989) и эссе «Полторы комнаты» (1985). Измена любимой, но не любящей его женщины, предательство близкого друга, непризнание его поэтического таланта, а потом зависть коллег-однокорытников и прочие схожие факторы усугубили детскую эту фрустрацию и сформировали из ИБ отъявленного анахорета и мизантропа: «Кровь моя холодна. Холод ее лютей реки, промерзшей до дна. Я не люблю людей». С малолетства ИБ привык полагаться только на самого себя. См. главу «Апофеоз одиночества» в этом издании.