Николай Глазков - Избранное

На первый взгляд, мои стихи безделки,
Или для смысла здравого дики.
Мне ж все равно, ибо на эти деньги
Я жизни всей своей купил деньки.

Стихи? Пустяк, должно быть, это сущий.
Стихи, но можно обойтись и без…
Я ж божьей милостью поэт.
Стих наш насущный —
Молю у господа я — дай нам днесь.

Осознал на пользу самому себе,
Что люблю свой век, свой день, свой час я,
Надо только помогать судьбе —
И тогда возможным станет счастье.

Моих товарищей подразделенья
Победно гонят фрицкие войска;
Но ежели не побывать в деревне,
Нельзя сказать, зачем нужна Москва.

Что есть Москва, о том не сожалею,
Всегда, когда в Москву приеду, рад;
Но и Москва не Рио-де-Жанейро
И, к сожаленью, не Поэтоград.

Поэтоград еще не взят,
Но люди разные снуют,
Ракеты красные висят —
И что ни вечер, то салют.

Красноармейские части
Борются с немцами лютыми —
И измеряется счастье
Как таковое салютами.

Будет мир на Земшаре,
Войною войну истребя.
Чтоб немцы задрожали
9-го… сентября.

Мрак сиз,
Пропади.
Марксизм,
Победи.

Кому вниз —
Перейди,
Коммунизм
Впереди.

Поэтоград еще не взят,
Но будет взят Поэтоград,
==ИБО
Поступают ежечасно
С фронта радостные вести;
Многоградусное счастье
Лет наступит через двести.

И тебя зачислят в книгу
Небывалых стихотворцев,
И меня причислят к лику
Николаев Чудотворцев.

В хаосе буреломном,
В хаосе переломном
Не описать пером нам,
Что было до войны.

Триумфальные арки
Вились как р а дуг а ,
Благоухали фиалки
Лучше, чем труп врага.

Кульчицкий приходил тогда…
Он мне ответил на
Мой вопрос — как и когда
Закончится война.

К папиросе поднеся огниво,
Закурил, подумал, дал ответ:
— Пить мы будем мюнхенское пиво…
А война продлится десять лет.

Но меня убьют в войну такую… —
Призадумался на время тут,
А потом, бессмысленно ликуя,
Радостно воскликнул: — Всех убьют!

Всех ли, не всех, но не меньше, чем сотня
Событий проходит, и все не к добру;
Но если я не умру сегодня,
То я никогда, никогда не умру!

На фронте дела обстояли хреново,
И стало поэтам не до стихов.
Поэзия! Сильные руки хромого!
Я вечный твой раб — сумасшедший Глазков.

Я знал, что меня ожидают невзгоды,
И был убежден, что война не к добру;
Но если меня не убьют в эти годы,
То я никогда, никогда не умру!

Себе задавал я вопрос, на который
Ответит одно окончанье войны:
Зачем я поэт, а не строю моторы
Самолетам Советской страны?

Стихами не очень поможешь пехоте,
Как ими за Родину ни воюй.
Москва отступает. Я на пароходе
По шлюзам, Оке — и на Волгу. В июль.

То значит — от Москвы отказ
Во имя самого простого,
И я шатался на откос
Смотреть на волжские просторы.

Луна на дереве висела,
Ей было весело висеть;
Она, как рыба, там блестела,
И было дерево, как сеть.

Когда простирается к хатам
Закат непомерной длины,
Встает луна над закатом,
Как будто закат от луны.

Как будто закат от закрытия
Своеобразного мира
Писателя Первой гильдии,
Поэта огромной лиры.

Сам не знаю, братцы,
Что с чего берется,
Надоело драться,
Драться и бороться.

А за дело браться,
Может, и охота,
Да наскучил панцирь
Нео-Дон Кихота.

И у нас в двадцатом
Не найду дворца там,
Не порежу шпагой
Бурдюков с малагой.

Не пойду мечети
Покорять мечом,
Ибо даже черти
Нынче нипочем.

Ибо надо всеми
Довлеет суета,
Ибо даже время
Нынче как вода.

Освобождение Европы
Хотелось бы увидеть всем,
А мне хотелось — немцев чтобы
На свете не было совсем.

Чтоб говорили все по-русски,
Как Маяковский и Глазков;
Но я отвлекся от погрузки
Березовых и прочих дров.

Но наконец обед, где первых два
И три вторых, а иногда одно.
Когда горят холодные дрова,
То в комнате становится тепло.

На лекциях мне было холодней,
Чем на улице во время непогоды,
И я на институт не тратил дней
В такие фантастические годы.

В столовой проводил я дни свои,
Где весь обед не стоил больше трешки,
И тратил сороковку на аи,
Не покупая килограмм картошки.

Писатель рукопись посеял,
Но не успел ее издать,
Она валялась средь Расеи
И начала произрастать.

Поднялся рукописи колос
Над сорняковой пустотой.
Людей громада раскололась
В признанье рукописи той.

Одни кричали — это хлеб,
И надо им засеять степи,
Другие — что поэт нелеп
И ничего не смыслит в хлебе.

Как угодно можно считать,
А приговор эпохи — это приговор эпохи,
А сейчас я стану читать
Свои монологи…

Мои читатели, меня они не
Простят и обвинят вдвойне
За то, что я могу писать о Нине,
Когда нельзя писать не о войне.

Народ великий и воинственный
Сражается на всех фронтах,
А я великий и единственный,
И хорошо, что это так.

Был снег и дождь, и снег с дождем,
И ветер выл в трубе.
От армии освобожден
Я по статье 3-б.

Вздымался над закатом дым,
И было как пожар,
Когда я шел ко всем святым
И не соображал.

Я предпочел игру в бои
Всамделишным боям.
Я сочиняю рубайи,
Как и Омар Хайям.

От нищеты страны моей богатой,
От нищеты идя к каким-то далям,
Мы все шуты одной стены плакатной,
И все жиды, поскольку ожидаем.

Из-за патриотизма и азарта,
За то, что путь России непрестан,
Я полюбил Россию послезавтра,
Которая всех лучше будет стран.

А хорошо хотеть и сметь,
Переиначить статус-кво,
Пока решат поэт и смерть
Вопрос извечный — кто кого.

И, как славяне по порогам
Сквозь Днепр и море шли в Царьград,
Так я иду, чтоб стать пророком,
И не ищу иных наград.