Всеволод Емелин - Пейзаж после битвы (сборник стихотворений)

Я имел здесь хорошие виды,
Я РR и маркетинг учил.
Отчего ж злой пилот «Аль-Каиды»
Нас с тобой навсегда разлучил.

Я умел зарабатывать баксы,
Я бы мог даже выйти в мидлл-класс.
Из-за спорной мечети Аль-Акса
Замочили в сортире всех нас.

Через месяц мне б дали грин-карту,
Сразу в гору пошли бы дела.
Сколько сил, сколько нервов насмарку,
Ах, зачем ты меня родила?

Не побрившись, не сосредоточась,
Даже рук вымыть некогда мне,
Ухожу я в неведомый офис,
Где не спросит никто резюме.

Так прощай навсегда, моя прелесть,
Никогда уж не встретиться нам.
Вот уж ноги мои загорелись,
Подбирается пламя к рукам.

Вспоминай своего ты сыночка,
Дорогая, любимая мать…
Не успел тут поставить он точку,
Начал вдруг небоскреб проседать.

Словно лифт, опустившийся в шахту,
Как в бездонный колодец ведро,
Небоскреб вдруг сложился и ахнул,
Сверху сделалась зона зеро.

Тучи пыли вставали в эфире,
Репортеры срывались на крик.
А народ ликовал во всем мире,
Что Америке вышел кирдык!

Рейсом «Пан Американо»
Взмах рукою из окна
Там за морем-океаном
Есть блаженная страна.

Словно два хрустальных гроба,
Вертикально на попа
Там стоят два небоскреба,
А вокруг шумит толпа.

Как в водоворот сортира,
Как на лампочку из тьмы,
Со всего большого мира
К ним стекаются умы.

Там достойная работа,
Там возможности расти,
Продавай «Дженерал моторс»,
Покупайте «Ай-Ти-Ти».

И стоять бы башням вечно,
Да подумали враги:
Не Аллаху это свечки,
А шайтану кочерги.

Рейсом «Пан Американо»
Курсом прямо на закат
Два отважных мусульмана
Отправлялись на джихад.

Прозевала их охрана,
Как орлы, поднявшись ввысь,
Вдруг достали ятаганы
И к пилотам ворвались.

И два «Боинга» воткнули,
Отомстив неверным псам,
Как серебряные пули,
Прямо в сердце близнецам.

Все дымило, все кровило,
Как в компьютерной игре.
Это было, было, было,
Это было в сентябре.

Кверху задранные лица,
Весь Манхэттен запыля,
Две огромных единицы
Превратились в два нуля.

Звон стекла, и скрежет стали,
Вой сирен, пожарных крик…
Мусульмане ликовали,
Что Америке кирдык.

Горы гнутого железа,
Джорджа Буша злой прищур.
Я-то вроде не обрезан,
Отчего ж я не грущу?

У меня друзья евреи,
Мне известен вкус мацы.
Почему ж я не жалею
Эти башни-мертвецы?

Может, лучше бы стояли,
Свет во тьме, где нет ни зги,
И, как в трубы, в них стекали
Наши лучшие мозги.

Там теперь круги развалин,
Вздохи ветра, тишь да гладь.
А нам с этими мозгами,
Значит, дальше куковать.

Ах, белые березы
Срубили не за грош,
Пошел мой нетверезый,
Да под чеченский нож.

Прощался с ним по-старому
Весь бывший наш колхоз
С гармошкой, да с гитарою,
Да с песнею до слез.

Прощай ты, моя лапонька,
Смотри не ссучься тут,
Чечены за контрактника
И выкуп не берут.

За государства целостность,
За нефтяной запас
Спит с горлом перерезанным
Несчастный контрабас.

Стоит угрюмым вызовом
Несдавшийся Кавказ,
Маячит в телевизоре
Ведущий-пидарас.

Но спит контрактник кротко,
Не видит этих рож.
Теперь с дырявой глоткой
Уж водки не попьешь.

Не держит горло воздух,
А он в горах хорош…
Ах, белые березы
Срубили ни за грош.

Октябрьским вечером, тоскуя,
Ропщу на скорбный свой удел
И пью я пятую, шестую
За тех, кто все-таки сумел

Ответить на исламский вызов —
Семьсот заложников спасти.
И я включаю телевизор,
И глаз не в силах отвести.

Как будто в трауре невесты,
В цветенье девичьей поры
Сидят чеченки в красных креслах,
Откинув черные чадры.

Стройны, как греческие вазы,
Легки, как птицы в небесах,
И вместо кружевных подвязок,
На них шахидов пояса.

Они как будто бы заснули,
Покоем дышит весь их вид,
У каждой в голове по пуле,
На тонких талиях пластид.

Их убаюкивали газом,
Как песней колыбельной мать,
Им, обезвреженным спецназом,
Не удалось себя взорвать.

Над ними Эрос и Танатос
Сплели орлиные крыла,
Их, по решенью депутатов,
Родным не выдадут тела.

Четыре неподвижных тела
В щемящей пустоте рядов
Исчадья лермонтовской Бэлы
И ниндзя виртуальных снов.

Сидят и смотрят, как живые,
Не бросив свой последний пост
Теперь, когда по всей России
Играют мальчики в «Норд-Ост».

И я тоже входил вместо дикого зверя в клетку.
Загоняли меня, как макаку, менты в обезьянник.
В подмосковной крапиве тянул землемера рулетку
И уже с восемнадцати лет разучился блевать по пьяни.

Набивал коноплей мятые гильзы «Памира»,
Заливали врачи в мою кровь океан физраствора.
На подпольных тусовках сидел с улыбкой дебила,
Из не давших мне можно составить город.

Изучал по книжкам проблемы пола,
Шлифовал ступени святого храма,
И страшнее глюков от циклодола
Видел только глюки от паркопана.

Ел таежный снег в бурых пятнах нефти,
Вел неравный бой с материнским гнетом,
И дрочил в общественном туалете
На рекламу белья в каталоге «ОТТО».

Забивался в чужие подъезды на ночь,
До тех пор пока не поставили коды,
И не знаю, уж как там Иосиф Алексаныч,
А я точно не пил только сухую воду.

Собрал пункты анкеты со знаком минус:
Не сидел, не служил, не имею орден.
Одевался в чужие обноски на вырост,
И лишь только ленивый не бил мне по морде.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась короткой,
В ней опущен я был и опидарасен,
Но покуда рот мой глотает водку,
Из него раздаваться будет хрип: «Не согласен!»

Да, ты прав, Андрей, это не одиночество ссать на снег,
Да и срать на снег тоже как-то не очень-то.
А вот дрочить на снег, глядя на люминесцентный свет,
И пытаться попасть его мерцанию в такт, когда, в общем,
не дрочится.