Array Литагент «Новое издательство» - Мой Милош

Солнце из тумана выходит как зверь золотистый,
Рыжеволосый, с гривой лохматых лучей.
Она его не видит. Она не смотрит в небо.
Глаза, прикрытые выпуклыми вéками,
Смотрят только в землю или в плитки пола,
Как здесь, в Ментоне, в доме Яна и Нели.
Мы – вид, высоко заехавший в развитии,
Со взором межоблачным и небодостижным.
Мы с жалостью наблюдаем
Как неловко она ходит под стульями
И съедает зеленый листик салата.
Что за помысел демиурга? Между двух щитов
Всунуть ящеричью форму, чтобы жизнь защищать
От нападений больших динозавров!
Но говорить с ней невозможно.
Когда она вдруг забéгает в усердной спешке,
Напрасно объяснять, что ботинок Яна —
Не подружка, достойная черепашьего пыла.
Мы, как бы смущенные, созерцаем
Движенья копуляции, подобные человечьим,
И жидкую струйку, растекающуюся в лужу,
В то время как зверек замирает.
Единенье живых, но не до единства:
Как согласовать сознанье и бессознанье?
Янек и Неля не ловили черепаху.
Их унижало родство ее с ними.
Они хотели быть чистым интеллектом.
Вскоре они умерли, и на их стульях никого.

места явленья духов
вбок от большака

настоятель ждал
гостей с того света

выросли цветы
где и не росли

белые мясистые
ну наверно лилии

дальше поскакали
заявила Стелла

и вела вперед
нашу кавалькаду

вправду ли у Стеллы
замыслы имеются

замыслы благие
замыслы ничтожные?

ох ямоглотная
нет не беззаботная

Является во сне она, вылеплена
Из разных веществ, красок и имен.
Немного Кристина и немного Тереза,
С добавкой Софьи, щепоткой Магдалины.
Работает в фирме. В белом халате.
Другие, парикмахерши и маникюрши,
Не любят ее. Только что провыли:
«Ты притворяешься, ты ненастоящая.
Внутри у тебя ничего, nothing, nada».
Может, и так. Моя ли, не моя ли?
Вроде тут, со мной, а других соблазняет.
Приглядела себе проповедника,
Что в кофейне ее при всех обслюнил,
А баба его, с криком, с плачем,
Примчалась ее побить. Между тем
Она рассказывает о медицинском заведении,
Где директор, милый старый мамонт,
Иногда по знакомству делает аборты.
(Кстати, однажды она вышла замуж когда-то за него).
И снова туда собирается, не спрошу – зачем.
Меня терзает страшная жалость, но и гнев.
«Мой ребенок или нет, – кричу, – не позволю!»
Над землей, от бледнеющих на рассвете звезд,
Звук бежит, нарастает. Так говорит тишина.
In Excelsis. Навеки. Благословенна.

Окончились утренние пробужденья
со стоящей палкой
которая ведет и указует дорогу.
Указуется Я, и это
совершенно черная пропасть.

Худшему нету дна.
Пришла пора набожных книжек.
Чтобы я вцепился в какую-то святую
например блаженную Кунигунду
и повис как мешок над бездной.
А она держится за рясу святого Франциска
и так возносимся всей гирляндой.

Что мне, да и еще там кому до того,

Что будут и дальше рассветы и закаты,
снег на горах, и подснежники,
и человечество с кошками и собаками?

Что нам до того,
что в великое землетрясенье часть Северной Калифорнии
обвалится в море?

Что рассмотрена будет легальность браков с компьютерами,

Что возникнет кибернетическая планетарная держава,

Что в 3000 году в Риме будут торжественно праздновать
вступление в четвертое тысячелетие христианства?

Что нам до того – если в наших краях умолкает гомон мира

И мы вступаем в Другое, за пространство и время.

Напрасно в обряде Дзядов нас искушают даром еды и питья.

Не откликаемся, ибо нет языка, чтобы понять друг друга с живыми.

И вянут бесполезно цветы, возложенные, когда мы были уже далеко.

Может всё ж вы хоть бы каплю
слёз пролили
а не щерили бы зубы
и для зала сальто не крутили

Чтобы чуточку подумать
есть причины и заботы
не один я это знаю
старый и белобородый

Каждый для отводу глаз
строит рожи ртом и носом
чтоб не догадались что
горький плач в себе мы носим

Ваши штучки и не ваши
а притворны
а хотелось бы вам стенку
головой пробить прискорбной

И далёко отлететь навеки
на свободу
Не считать ни тяжких дней,
ни за годом годы

Значит нам не до конца
здешняя земля мила
Вот на это вы могли бы
подобрать музы´ку и слова

Такая в нем нежность скопилась, что при виде
хромого воробья готов был разрыдаться.
Под безупречным светским лоском он скрывал
свое состраданье ко всему живому.
Кое-кто об этом подозревал, но уж точно
об этом таинственно знали малые птахи,
они садились ему на голову и плечи, когда он
останавливался в парке, и ели у него из рук,
как если бы отменен закон, велящий
малому остерегаться большого,
чтобы не быть пожранным.
Как если бы время пошло вспять и вновь засияли
тропинки в райском саду.
Нелегко мне было понять этого человека,
в словах его зияло знание о том, как ужасен мир,
этот ужас был испытан и прочувствован до самого нутра.
И я спрашивал себя, как сумел он в себе подавить
бунт, найдя силы на смиренную любовь.
Потому, пожалуй, что мир хоть дурной, но существует.

Может, все-таки плохо, что распаду подверглось
само понятие долга перед отечеством?

Что усердные лакеи и платные палачи
не только не наказаны, а посиживают
на своих виллах и пишут мемуары,
ссылаясь на будущий приговор истории?

Вдруг объявилась небольшая страна, заселённая
малыми людишками, годная в провинции,
которыми издали управляет империя.

Может, не ошибался Жан-Жак Руссо,
советуя, прежде чем освобождать
рабов, образовать их и просветить?

Чтобы не превратились в стаю мордочек,
вынюхивающих корм, пока приближается
крысолов со своею флейтой и ведет их
в какую захочет сторону

Флейта крысолова играет мелодии чу´дные,
всё больше эпохи «Нашей малой стабилизации».

Они обещают глобальное кино и вечернее блаженство
с банкой пива перед экраном телевизора.