Фердинанд Фингер - Просто жизнь

Мальчишка из двора бумажный свой кораблик,
В искрящейся воде вдоль тротуара запустил.
Другой мальчишка солнечный свой зайчик
Осколком зеркала прохожим засветил.

Другой у теплой стенки, солнышком прогретой,
К большущей мухе нитку привязал, и вот
Она летает на огромном расстоянье
И недовольно там жужжит, как самолет.

В подвальном сумраке старинные редчайшие монеты
Так, между прочим, находили в те года.
И в «расшиши» их в пух и прах о стенки разбивая,
Не понимали, что мы делали тогда.

Монеты весили по сотне граммов, может.
Лица царей из серебра отлиты профилем.
И этот профиль так стирался на асфальте,
Что дворовой асфальт светился серебром.

Ах, сколько натворили всяких дел мальчишки,
И в том, что делали, не понимали ничего,
Не знали, к счастью, нумизматы все про это,
А то, наверняка, лишились бы сознанья своего.

В углу мальчишки, что постарше, и девчонки
Затеяли играть в футбол – эх, эта детвора.
И в тысячи осколков разбивались стекла,
Поставленные только лишь позавчера.

Играли часто мы с чекою на гранате,
Чеку могли бы вырвать из нее – какой скандал.
Бог защитил – могли б мы это сделать,
И этих бы стихов я никогда не написал.

Война все стерла цены, кроме жизни.
А игры наши были – вот сплошной задор —
Столетней давности бесценные дагерротипы
Осколками ушедших жизней покрывали двор.

А в ожиданье вечеров – сплошные муки нетерпенья,
Когда же заиграет, наконец, трофейный патефон.
До трех утра двор утопал в волшебных звуках танго,
Которые нам всем дарил, скрипя иголкой, он.

Москва, ноябрь, сорок пятый,
И холода, и голода года.
В тот долгожданный день военного парада
Я выбежал мальчишкой со двора.

От Белорусского до Пушкинской и далее,
До самого конца моей Тверской
Громады танков – Т-тридцать четыре —
Четыреста стволов рвались в последний бой.

Сегодня страшно невозможное представить,
Невероятный гром и дым, стоящий на Тверской,
Удушье газов, проработанной солярки,
И вдребезг окна от вибрации на мостовой.

И вдруг случилось – «Мамочка родная»!
Один танкист махнул перчаткою в руке.
И я сквозь скрежет, лязг металла пробираясь,
Услышал: «Лезь на танк ко мне»!

И я скользнул сквозь люк полуоткрытый,
Проник я в танк скользящею змеей,
И неожиданно танкист в проеме люка
Коснулся до щеки моей колючею щекой.

Я – безотцовщина, едва ли не заплакал,
Не мог себе позволить, я такой.
И в башне танка, холодом объятой,
Был обогрет отцовской, теплою рукой.

Громадины в броне при минус тридцать,
Покорно ждали. Вдруг – приказ отдан.
Движенье по Тверской и вниз на площадь,
Где ждал их маленький, ужасный «Великан».

И легендарный танк, проскрежетав брусчаткой,
Как будто рвался он в последний бой,
За каменным мостом с мальчишкою расстался,
И тот счастливый побежал домой.

В тот день так повезло и мне, и маме,
Ведь мог в тот день домой не прибежать,
Не удалось бы проскочить чекистов оцепленье,
В объятья смерти несмышленыш мог попасть.

Благодарю тебя, божественное провиденье,
За колосок расстреливали в десять лет тогда [1] А. И. Солженицын. Архипелаг Гулаг. ,
Тебе спасибо, танк, что дымовой завесой
От верной смерти ты прикрыл и спас меня.

И до сих пор с трудом я понимаю.
Как перешел танкист смертельный тот предел.
По временам военным знал, что ожидает
Его немедленный и неминуемый расстрел.

Ведь сделал он непоправимую ошибку,
Что в танке невоенному быть разрешил,
И нарушенье тех времен военного устава,
Ему бы вождь народов не простил.

В глазах вождя я был бы террористом.
Я – враг – внедрился в танк, и, если рассудить,
Снарядом мог шмальнуть по мавзолею,
За это пулю в лоб я должен получить.

Всем сердцем я теперь танкиста понимаю,
Как исстрадался без семьи с военной он поры,
Он обнимал меня, как своего сынишку,
Как любящий отец, вернувшийся с войны.

А Бог велик – и русского героя
От сталинской расправы защитил.
И много раз он, раненый и обоженный,
Надеюсь я, счастливо жизнь прожил.

Прошли года – мне семьдесят четыре.
Одиннадцать годков тогда ведь было мне.
Но я и до сих пор с восторгом вспоминаю
Щеку мужскую – ту колючую, прижатую ко мне.

В Москве стоит Елоховская церковь.
Ты – сердце русское, таков уж твой удел.
Среди деревьев голубою свечкой
Ты устремляешься в небесный беспредел.

И пред тобой веками за веками
Не умолкает никогда мирская суета.
И нищих духом здесь Господь сбирает,
Пришедших их к тебе издалека.

На праздники весны здесь выпускают птицу,
Относит птичек вдаль воздушный ветерок,
И хочется воды намоленной напиться,
И хочется ее забрать с собою впрок.

И умиление в глазах сияет,
Как перед Господом сияет света суть.
И шел народ к тебе и в радостях-печалях,
Чтобы к душе святыни прикоснуть.

Здесь наш поэт великий родился,
И здесь его впервые окрестили,
Здесь в темечко его Господь поцеловал,
И Пушкина веками не забыли.

К тебе рекой лилась людей толпа,
Чтоб куличи святить на воскресенье,
Ты жуткую пору пережила,
Чтобы людские души одарить спасеньем.

В твоих стенах бывало иногда —
Шли службы под шаляпинское пенье,
Служенье Господу не прекращалось никогда,
И в будни, полных дел, и в дни поминовенья.

Вокруг тебя разлита Благодать везде,
Таков уж смысл Российской церкви нашей.
И большего Господь не может дать,
Чтоб ею одарить – заполнить души наши.