Владимир Бушин - В прекрасном и яростном мире… Стихи

С жизнью она счёты завершила.
Здесь в могилах вся родня почти.
И себе уже давненько сшила
Платье для последнего пути.

Нынче день свиданья с сыновьями.
Если б их погладить по вихрам…
Полземли прошли они с боями,
И все трое здесь. От старых ран.

Вот могила младшего, Николки.
На цветке качается пчела.
Подошла и не спугнула пчёлки,
Тихую молитву начала.

Позади вся жизнь её клубилась.
Спали вечным сном её сыны.
А она о будущем молилась:
Чтобы больше не было войны.

Еле слышно шелестели листья,
Словно с ней старание деля…
На таком предельном бескорыстье
Только и стоит ещё земля.

Рдел закат причудливо и яро,
Охватив, казалось, полстраны,
И напоминал мне то пожары,
То знамёна, то зарю войны.

А моя Катюшка-Катерина,
Доченька, синичка-егоза,
Вдруг сказала: – Это как из Грина,
Алые плывут к нам паруса!

Он умер от чахотки в сорок.
Его в Крыму бы полечить,
Но нелегко сюда в ту пору
Путёвку было получить.

Да, впрочем, и не в этом дело,
А в складе том умов, сердец,
При коем дух превыше тела.
Таким и был он, мой отец.

То партячейка, то субботник, —
И всюду первым, не вторым —
То мореплаватель, то плотник…
И где там Крым! Какой там Крым!

А я, продукт эпохи новой,
Дитя литфондовских щедрот,
Благополучный и здоровый
В Крыму почти что каждый год.

Звоню по телефону маме,
Как вдаль гляжу из-под руки…
Всем существом припав к мембране,
Считаю длинные гудки.

Когда-то лишь один звоночек —
И мама трубку уж брала:
– Я слушаю… Ах, ты, сыночек!
Ну, как здоровье? Как дела?

Но годы шли, старела мама.
Вот и за семьдесят годков.
И постепенно, но упрямо
Росло, росло число гудков.

Моих звонков в её квартире
Едва ли что желанней есть,
Но вот их стало три, четыре.
Последний раз их было шесть.

Я жду и, глядя вдаль, считаю:
Семь…восемь….
– Милый, как дела? —
Я словно камень с плеч кидаю:
Ну, слава Богу, подошла.

Я в гости к старой матери пришёл.
Она ждала меня, седая, долго.
– Ну, вот и славно, вот и хорошо, —
Твердит старушка, суетясь без толка.

Однако вот и штофик на столе,
И яства из заветного запаса.
А тучки на святом её челе
Исчезли в свете радостного часа.

А я на телефон уже гляжу,
А мне уже спешить куда-то надо,
За стрелками стенных часов слежу…
Всё видит мать, и рада и не рада.

– Конечно, – говорит она, – дела.
Я понимаю: ты ведь многим нужен…
Я тут вот на дорожку собрала,
Когда ещё он будет-то, твой ужин…

Я тяжело встаю из-за стола…
О Господи, как ни мечись по свету,
Как ни насущны все твои дела,
Но дел важней, чем эта встреча, нету.

Я не звонил дней десять матери,
Хоть знаю – надо. Сам отец.
И вот, желая быть внимательным,
Звоню ей нынче наконец.

Как встрепенулась! Как запела!
И что с тобой? И где ты был?
И повторяет то и дело:
– Спасибо, вспомнил, не забыл.

А у меня лицо горит:
Она ещё благодарит…

Я обижал порой друзей.
Прости меня за это, Боже.
Хотя почти никто, ей-ей,
В долгу не оставался тоже.

И женщин обижал порой.
Прости и это. Хоть едва ли
За них бы кто-то встал горой, —
Они мне тем же отвечали.

И мать я обижал не раз.
Она обиды все сносила,
Не поднимая скорбных глаз,
И лишь понять её просила.

И как никто была верна.
Любви живое воплощенье.
Так велика моя вина,
Что было б грех просить прощенья.

Склоняя голову всё ниже,
Вслед за отцом уходит в ночь
И мать. Я это ясно вижу
И не могу ничем помочь…

Умерла моя крёстная мать.
Пусть ей будет земля наша пухом,
Как и всем старикам и старухам,
Коих час ей настал принимать.

Трудный путь довелось им мостить,
Но, неся непомерное бремя,
Находили, однако же, время
По обычаю нас окрестить.

А сегодня кого ни спроси:
«Вы крестили детей своих?» – Где там!
Жить по новым советским декретам
Повелось уж давно на Руси.

Но последний уйдёт человек,
Что крещён был в купели с водою,
Но была ты, Россия, святою,
Так святой и пребудешь вовек.

Доченька во сне захохотала,
Словно её мать пощекотала.
Видно, не хватает ей денька-то
С самого утра и до заката,

Чтобы весь восторг души до дна
Выплеснуть успела бы она.
Смейся же, родная, что есть мочи
Даже среди самой тёмной ночи!

Как трудно быть традиционным,
Поскольку не о том же речь,
Чтоб жить старьём аукционным,
А пламя истины беречь.

Традиционным быть не просто:
Ты должен знать урок веков
И своего не медлить роста,
Не знать запретов и оков.

Хочу я быть традиционным —
Дышать не прахом мертвецов,
Не воздухом кондиционным,
А духом истинных творцов.

Они – живее нас любого —
Идут живыми по стране.
О, если молвить хоть бы слово,
Чтоб с их глаголов наравне!

Когда б они не создали тех книг,
Которых ты – счастливейший наследник,
Когда б никто из них не стал велик
Как сердцевед, пророк иль проповедник,

Ты и тогда бы чтить обязан их,
Воздав своё Шекспиру и Гомеру:
Они когда-то прадедов твоих
Спасать ходили в голод и холеру.

А в сорок первом, когда грянул бой,
Из них иные головы сложили
За то, чтоб ты и дальний правнук твой
Свободно на земле свободной жили.

Однажды к знаменитому поэту
Пришёл старик. Бородку теребя,
Промолвил он: – Скажи мне по секрету,
Что вдохновеньем служит для тебя?
– Секретов нет, – поэт ему ответил. —
Мне вдохновенье жизнь даёт сама:
И этот день, что так высок и светел,
И ночи благодетельная тьма,
Волос любимой еле слышный запах,
И смех детей, и тихий шум садов,
И лист чинары в дождевых накрапах,
И вид плывущих по морю судов,
И радость у прохожего во взоре,
И письмецо, что вдруг пришлёт мне дочь,
И боль чужая, и чужое горе,
Когда хочу утешить и помочь…
– Постой, – прервал старик, – всё это было,
Встречалось всё и на моём пути,
Но почему ничто не вдохновило
На песню, что рвалась бы из груди?
– Да видишь ли, – помешкав чуть с ответом
Поэт, однако, твёрдый дал ответ, —
Ты просто в мир явился не поэтом,
А я живу и мыслю как поэт.