Елена Булатова - Эрмитаж памяти

Улыбаюсь. Весна. Поднимается выше давленье

Атмосферы земной. Суматошливей в небе свистит

Мелкоптичее столпотворенье.

И ручей еле слышно журчит.

Проплывают орлы и парят у себя в поднебесье,

Наблюдая за мной. Распахнув два огромных крыла,

Захватил эвкалипт и сидит на высоком насесте

Сам-другой, иль невеста орла.

Разбито зеркало. Подумаешь, потеря!

Пришло – ушло, обычные дела.

Но таинства глухого суеверья

Отрава страшная в сознание вошла.

Тысячеглазый Аргус на колесах

Несется грузовик в ночной пустыне,

И знак судьбы в сверкающих полосах

Не замечает он в своей гордыне.

В строю таких же, сотрясающих дорогу,

Страх перед неизбежностью ему неведом,

И кто окажется на трассе ненароком,

Легко отправит к праотцам и дедам.

Когда над ухом повисает тяжесть,

В огнях летящая, сожмусь в комок

И удержу в себе томительную сладость

Поддаться чувству с липким именем Амок.

Завершилась одиссея,

Эскапада, авантюра.

Возвращаемся в ненастье

После солнечного дня.

Как неопытная фея

Среди строгой профессуры,

Подарило Тахо счастье

И закрылося в дождях.

Утомительна толкучка

Межмашинной мешанины.

То изгваздается Додж,

А то умоется дождем.

Отвратительна тянучка

Серой мокнущей равнины.

Тахо в снежно-белом ложе

Спит свинцово-серым сном.

Горизонтальный дождь есть парадокс,

Вьявь ощутимый этою весной,

Когда поднявшись в горы высоко,

Шли налегке дорогою лесной

И вышли в пустоту. Туман летел стеной,

Рождая беспокойство. Или страх?

В белесой глухоте пути назад – домой

Не видно было даже в двух шагах.

И началось: почти мгновенно крап

Обычного дождя, что льет всегда с небес,

Сменил координаты, и нахрап

Лавины водяной погнал нас и понес.

Компресом ледяным одежда облегла

С той стороны, где дождь хлестал кнутом,

И бег безумный пара начала

Безумных перепуганных шутов.

Шутить нельзя с погодою в горах,

Потерян счет потерям дорогим.

А снова авантюрой день запах,

И шаг скучает в стенах городских.

Толкнуло что-то ночью. Я проснулась

И вижу ясно: в темноте вселенской

Звоночка «Повернуть прошу!» коснулась.

Дом бабушки моей. Пахнуло детством.

И время завертелось колесом,

И памяти неслася колесница,

И бабушки любимое лицо

Мне долго ночью продолжало сниться.

Нас предают. Наверное, слаба

Суть человека, соблазняемого бесом.

Страшно прозрение. Печальная судьба

Того, кто поддается гневу или мести.

Порывы ненависти душу рвут,

Безжалостно вцепляются когтями,

И в исступлении ты мечешься, и вдруг,

Сгорая, гибнешь под злоносными лучами.

Прости, забудь, – утихнет вчуже боль,

Умойся свежею водой прощенья,

Спаси себя от чернокрылых воль

И вырвись на свободу очищенья.

Земля изрыгнула гигантов,

Перенасыщена их плотью.

И вот редвуды – строй атлантов

Здесь держат небо днем и ночью.

А первозданных гор отроги

Для водопадов служат ложем,

И нитка тонкая дороги

Сюда вскарабкаться не может.

Лишь бродят люди муравьями —

Их путь проходит стороною —

Согнувшися под рюкзаками

С вещами, пищей и судьбою.

Вот инквизитор в камере пыточной

Жертву терзает одним непрестанно:

Капля за каплей вода тут сочится

Точно на темя и регулярно.

Так по тропинке, идя меж горами,

Слышит прохожий в лесу перестрелку:

Безостановочно очередями

Лупит спортсмен за тарелкой тарелку.

Выстрел в горах отражается эхом —

В темя, в виски молотит тот раскат.

Сила нечистая, стой, дай роздыху!

Неумолимо грохочет стаккато.

Да, эти треугольники знакомы по Москве —

И здесь в земле копаются туземцы.

Повылезли на солнышко как мухи по весне

Ребята, взрослые, старушки и младенцы.

Как кочаны капустные вмиг розы расцвели,

И ирисы заголубила синька.

Стада скота рогатого, наверное, прошли

По травке, ровно стриженной косилкой.

Не пыжься – упорядочь аналогий колготню:

Там пищи нет для духа, там – для тела.

Желанья появляются тринадцать раз на дню,

И всем чего-то не хватает зело.

Калифорния, осень 2001

Генетический страх – он у наших в печёнках сидит.

Но сейчас этот страх для меня не совсем актуален.

На полдня отодвинуты от доморощенных спален,

Позабыли о многом, и дверь незакрыта стоит.

И к покою привыкнуть совсем уж недолгое дело.

В тёплом пуле отмокнув, хочется прямо шагать.

Про отвагу в бою странно слышать и странно читать.

Пёстрым флагом помашем и в койку уляжемся смело.

Кролик, снова беги! Даровой здесь капусткой не тянет.

Шкуркой мягкой расплатишься или же длинным ушком.

Кто в Союзе родился, так и остался совком.

Где нас нет, там и лучше. А лучше, где мы, там не станет.

Тысячелистник мне знаком

По той, уже далёкой жизни.

Своим расхристанным цветком

Напоминает он отчизну,

Которой имя поминать

Не стоит, как и всуе бога.

«Едрёна вошь, едрёна мать», —

Звучит привычней на дорогах,

По сторонам которых там

Тысячелистник в изобильи

Растёт, и к мелким тем цветкам

Никто не опускает выю.

К вечеру ветер. И небо бледней.

Жарим форель на плите раскалённой.

Ужин готовим, но нету детей —

Поразбежались. А кроны зелёной

Яркая ветка в окошко глядит,

Машет и машет рукой бестолково. –

Не понимаем зелёное слово.

Где переводчик, что нас вразумит?

С утра туман – пуховая перина.

Лениться хочется. Не хочется вставать,

Укрывшися под шалькою старинной.

Весь мир сейчас – огромная кровать.

Тепло. Потягиваюсь. Тихо. На бочок

Легонько повернусь и снова, смежив веки, —

В дремоту – в паутину паучок

Затянет сон – и отойду навеки.

Замшелые скалы.

Из трещин прорастают

Чудовища-стволы —

Их онтами зовут.

Как точечки, малы

И в поднебесье тают

Огромные орлы,

Что основались тут.

Далёкий океан

Под облачным покровом.

Там снежный пеликан

В толпе своих коллег

Рыбёшку, как гурман,

В клюв запускает снова,

И та, попав в капкан,

Свой прекращает бег.

Зачем-то здесь и я —

Сторонний наблюдатель.

Заброшена семья

За тридевять земель.

Далёкие друзья, —