Евгений Петраш - Дневная звезда

© Евгений Петраш, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эйли жила высоко на большой и старой горе, и пожалуй, еще одной такой горы не сыскать было во всей округе. Подножие ее было так далеко, что реки внизу казались ручьями, а маленькие реки – всего лишь ленточками, они сплетались в рыболовную сеть, накинутую на леса, а наверху, вокруг вершины, Эйли всегда видела белые облака – настолько вершина была высоко. И Эйли видела горизонт – такого горизонта не может видеть ни один человек, живущий на земле: это была не кончающаяся, не умеющая кончаться даль, и Эйли говорила, что нет такой подзорной трубы, в которую можно бы было разглядеть там человека.

Каждое утро, когда просыпалась, Эйли видела эту даль в окно своей комнаты. Она жила в двухэтажном каменном домике прямо на краю скалы, и вьющиеся стебли цветков из ее окна струились по скале вниз, жили там внизу своей собственной жизнью, недосягаемые ни для чьих рук. Она поливала их из леечки каждый день, а когда шел дождь, она открывала настежь окно и ставила на подоконник все цветы, какие могла найти в своей комнате: так они могли пить воду, приготовленную природой специально для них. Мать сначала ругала ее за это, но потом поняла, что ругать Эйли нет пользы: ей всегда было лучше всех известно, чего хотят цветы.

Когда зимой вместо дождя шел снег, Эйли бегала во дворе в пестрой вязаной шапке, а когда родители не могли ее видеть, она снимала шапку и старалась наполнить ее снегом до краев. Прибегая домой, она быстро проходила мимо родителей, поднималась к себе в комнату и посыпала этим снегом цветы, потому что все окна в доме закрывались наглухо до самой весны.

А еще зимой Эйли всегда играла в снежки, прыгала в сугробы и падала в снег, раскинув руки в стороны. При этом на снегу оставались ее очертания, и Эйли, взяв в руки тонкую палочку, дорисовывала их, добавляя силуэты костюмов, шляп, как у старинных дам, шпаг, или шутовских шапок с бубенчиками, или вовсе не возможных деталей: крыльев, как у настоящих птиц, перьев, новых рук, хвостов, как у русалок, и чего только могла придумать. Потом она аккуратно опрыскивала эти картины водой по много раз, добавляя в нее краски, картины схватывались цветным льдом и оставались такими, пока не таял снег.

Весной Эйли не могла дождаться того момента, когда на крыше появятся сосульки, а когда они наконец появлялись, она осторожно отламывала их там, куда могла дотянуться, там же, где не могла – старалась сбить длинной палкой. После этого, перевернув их вверх ногами, она строила из них ледяные замки и города, блестящие и сверкающие острыми повернутыми вверх концами.

А еще весной она подолгу с приятной тоской смотрела на все те же дали из своего окна, потому что вдали земля темнела и становилась бурой: снег начинал таять, оставляя после себя белые острова, белые линии, белые полосы, откуда-то появлялись птицы и начинали кружить над этими темно-коричневыми пространствами, словно частицы земли, вдруг оторвавшиеся от горизонта и носимые ветром по небу. В это время года для птиц открывалось самое большое пространство чтобы летать, а на реках ломался лед, и Эйли иногда даже слышала треск, похожий за залпы артиллерийских орудий.

Летом Эйли делала все, что только можно было делать летом: бегала по окрестным местам вместе со своими собаками, спускалась в ущелья, которых в округе было невероятное множество, плавала во всех окрестных озерах, ходила во всех окрестных лесах, знала те места, о которых не догадывались даже охотники, жившие на этой горе, она могла делать что угодно, быть где угодно, но только стоило во дворе прозвенеть колоколу, говорящему о том, что всем необходимо собраться дома – и она возвращалась домой, она могла услышать этот колокол, где бы она ни находилась, даже в самом далеком уголке горы.

Осенью Эйли от всей души хрустела листвой, которая падала с тополей и осин, причем совершенно ясно одно: если бы Эйли не жила в этих местах, такого количества листвы там никогда бы не падало, а может быть, листва там не падала бы вообще. Или спала бы один раз – и не появлялась снова. Но поскольку Эйли все же жила там, то каждую осень к ее ногам слетали целые сугробы, целые лавины, целые пропасти пестрых сухих и превосходно шуршащих листьев, и Эйли бегала по ним, взметала их ногами, разбрасывала фонтанами по всей округе, падала и зарывалась в них с головой – словом, делала все, что только могла придумать, притом что осень в этих краях – самое красивое и красочное время года.

В доме вместе с Эйли были отец и мать, из родственников у нее была еще бабушка, но она жила на той же горе выше и приходила в гости изредка, только по воскресным дням недели. В их большом для трех человек доме жили еще трое: печник, садовник и повар. В остальном же в округе не было ни одной человеческой души. Небольшой городок с длинным и трудным названием находился в трех часах езды вверх по горным тропам, там всегда было много людей, местных и приезжих, но дом, в котором жила Эйли, стоял в стороне от главной дороги, поэтому никому не было нужды в него заглядывать, и жизнь городка совсем не трогала его.

Их домик стоял прямо на самом краю скалы, и издалека его вообще можно было не заметить: каменные серые стены ничем не отличались от горного камня. Только оранжевая черепица на крыше могла броситься в глаза, да поднимающийся дымок из трубы в холодное время года. Ночью же среди многочисленных оттенков ночного цвета можно было увидеть тринадцать мерцающих огоньков: это дрожащими свечами горели тринадцать окон, в них двигались фигуры, велись речи, пелись песни. Занавески в этом доме хоть и были, но никогда не закрывались, наоборот, порой окна распахивались во всю ширь, и занавески только выхватывало ветром наружу. Последнее, тринадцатое окно на обращенной к пропасти стороне находилось на маленькой круглой башенке с остроконечной, как шляпа волшебника, крышей с флюгером. На этой башенке это было единственное окно, и Эйли часто сидела возле него, положив локти на подоконник и смотря на ночную даль – на реки, на леса, на огни больших городов. Там, в дали она видела миллиард огней, словно перед ней распахивались два неба – одно вверху, одно внизу, – и невозможно было сосчитать, на каком небе звезд больше. Но Ветер, всемогущий и всемудрейший, не приносил Эйли ни одного звука оттуда – только тишина, только какая-то вечная и бесконечная загадка миллиарда земных огней, будто ночное небо отражалось в каком-то таинственном и бесконечном океане.

С другой стороны дома высокое винтовое крыльцо спускалось прямо в сад, в котором одновременно прорастало столько оттенков цвета, что сосчитать их не представлялось никакой возможности.