Андрей Моисеев - Молоды, как пыль

И выпишут пенсию детям,
Лишь четверть на руки вручив:
Достаток порой очень вреден
Сиротам – погубит он их.

Чиновник боится за деток,
Поэтому очень суров,
И в шубу из норки одет он,
И любит далекий курорт.

Я видел, как мама с подругой
Направились с скатертью в зал.
Им даже шагать было трудно
И прямо направить глаза.

Нас тетя гулять отпустила,
Снежане чтоб дать отдохнуть.
Мы молча отправились мимо,
Надеясь придумать игру.

На улице солнце сияло,
Но грело других, а не нас.
Возможно, светило устало
От грустных обиженных глаз.

Во двор прикатила машина
С наклейкой большой «ритуал».
В окне разглядел я мужчину,
Которого вовсе не знал.

Увидел, что папа с другими
Тягает неведомый груз.
За ними мы не поспешили,
Оставшись сидеть также тут.

Я помню размыто мгновенье
Прихода к Светлане домой,
И путаю я, к удивленью,
Две разных картины порой.

Входя в коридор невеселый,
Мне нужно увидеть венок,
Услышать печальное слово
О том, кто «отныне высок».

Однако не слышится речи,
А детский младенческий крик —
Малышка неясно щебечет,
Пуская из уст пузыри.

Аркадий сидит очень близко,
Ведь дочке всего один день.
Мальвина с затаенным риском
Сестренку желает смотреть.

Все мило с рожденьем ребенка:
Кормление, крики и сон.
И в комнате криками звонко
Напевы сестры разнесло.

Ослаблена родами мама —
Аркадий на кухне творит,
А мы в виде лишь панорамы
Вокруг нарезаем круги.

Но это не боле, чем призрак —
Прошло с этих пор много дней,
А крики сменились на визги
Уставших от слез матерей.

Все люди раскинулись в зале
Вокруг раскидного стола;
Меня же туда не позвали,
Но видел достаточно сам:

В коробке неправильной формы
В костюме парадном прилег,
Смиренно, печально и гордо
Отправившись в вечный полет.

Эмоции разуму чужды,
И мимики более нет.
Дышать ему даже не нужно,
А кожу схватил синий цвет.

Синюшные губы поблекли,
Пытаясь прощанье сказать,
Надеясь, что дети окрепнут,
И вновь улыбнется их мать.

Оковы желают иначе:
Молчанье – единственный грех.
И справиться с этой задачей
Не в силах любой человек.

Все взрослые заняты были;
К Мальвине направился я.
Детишки о чем-то гласили,
Диктуя слова нехотя.

Бессмысленно дети сидели.
Явился еще юный гость.
И, в глупость несносну поверив,
Такой задала нам вопрос:

– А кто целовал его в губы?
Ну, кроме, конечно, меня?
– Я с ним целоваться не буду! —
Ответил какой-то сопляк.

Увидел, как слезы сестренки
Скатились по мягкой щеке.
Злодейка словами ребенка
Продолжила гнусную речь:

– Не видела губ таких синих
Холодных и твердых, как лед.
Слова меня так разозлили,
Что дурой назвал я ее.

Она растерялась немного,
Ни звука теперь не издав.
Затем покосилась сурово,
Обиженно вон уползла.

Сестре моей стало приятно;
От горя ушел прошлый след,
Но что-то сидело осадком,
Не дав улыбнуться в ответ.

Родители делись куда-то,
Незримо покинули дом.
Случился отъезд так внезапно,
Что я не успел одного.

И больше не видел я папу,
Мой крестный уже среди звезд.
Как все мужики, я не плакал.
Возможно, не принял всерьез.

Сейчас уже поздно, наверно;
Все грузы пропали в годах.
Забвенье волною победной
По нашим прошло головам.

Не помню, как там очутился:
Кругом вижу белый лишь снег,
Ограда с оградой ютится,
И в каждой – один большой крест.

Шагали куда-то неспешно
Среди незнакомых людей.
Я в папу вцепился покрепче,
Не видя знакомых семье.

Дошли мы до свежей могилы —
Два метра она в глубину.
Мне сил подойти не хватило —
И многие люди поймут.

Казалось, что я в километре
Стою ото всех остальных;
Казалось, что пиршество смерти
В экране трагедий немых.

Пока суетились людишки,
Стояли мы с папой столбом.
С коробкой неправильной вышли
Солдаты без всяких погон.

Они надо рвом опустили
И медленно кинули вниз.
Тогда я не понял: отныне
Аркадий стал сыном земли.

Картинка казалась далекой,
Идущим в экране кино:
Сюжетом печальным и блеклым,
Открытом в сознаньи моем.

Одно лишь ко мне доносилось:
Замученный женственный рев.
Они как могли, так просили,
Но только не помню я слов.

Разгневались вмиг автоматы,
Издав агрессивную трель.
Мой папа случайно заплакал
От тяжести прошлых потерь.

Светлану держали под руки,
Ведь силы покинули дух.
Громоздкая тяжесть разлуки
Нещадно рвала тишину.

Тогда не заметил Мальвины,
Снежаны не слышал совсем.
Я просто стоял средь пустыни
На жгучем и мертвом песке.

Не видел в толпе моей мамы,
Не слышал совсем никого,
Ведь каждый казался мне странным —
Иным, кем он был до того.

Когда закопали могилу,
Поставили памятный крест,
Под крики «Аркадий, помилуй!»
Ушли все с привычных им мест.

Мы с папой скорей зашагали,
Пытаясь догнать остальных.
Услышал: Светлана скандалит,
Не веря в суровость судьбы.

Она не желала садиться
В замеченный утром фургон,
Пыталась от всех отцепиться,
Но ноги держали с трудом.

Упала на снег на секунду —
Подняли вдову в тот же миг.
Родные уже не забудут
Великую силу любви,

Огромную силу утраты,
Пронзившую душу ножом.
Вдова поняла: безвозвратно
Супруг от любимой ушел;

Поэтому хочет вернуться,
Упасть и свободно вспорхнуть.
Но это обман, а не чувство,
Родился в суровом бреду.

Автобус забрал меня с поля,
В окне открывая сюжет,
Где женщина спорит с судьбою
О том, кто не дышит уже.

Слова не доступны сквозь толщу
Прозрачных стеклянных оков,
Но смысл события проще,
Понятен всем даже без слов.

Способности таяли быстро,
Мешая истошно вопить.
А силы, как малые искры,
Потратили жизни свои.

Помчался автобус куда-то,
От крестной меня отдалив.
И я укатил безвозвратно,
Запомнив тот день лишь таким.