Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1

Пой, душа, как лебедь белый,
Умирающий в волнах,
Побежденный, поседелый
В никому не нужных снах.
Кроме ритмов и мелодий
Нет у странников земных
Заповеданных угодий,
И всему начало стих.
Крылья белые по ветру,
Словно парус, распусти,
Жизнь, скорбящую Деметру, —
Всех любя, – перекрести.
Песнопеньем очищенья
Воздух синий пронижи
И в последние мгновенья
Путь единый укажи,
Чтобы лебеди другие
Не умолкли за тобой,
Чтобы странники нагие
Выходили с Явью в бой,
Чтоб Пославшего нас воля
До последних в мире дней
Не потухла, соизволя
Мне вернуться в мир теней.

Полночное у ней на крыльях небо,
Четыре в нем потухшие луны,
Меж ними лик страдальческого Феба,
Распятого на переплет сосны.
Свисает прядь волос на лоб высокий,
И глаз закрыт, но капает с ресниц
Кровавых слез еще ручей широкий
По бархату воскрылий пышных ниц.
Что означает странное виденье,
Таинственный из сумрака прилет?
Желанье ль разрешить мои сомненья?
Иль весть о том, что смерть в засаде ждет?
Прабабушки твоей ночная спинка
Летала подле мертвого Христа
И все, как светописная пластинка,
Запечатлела, видно, неспроста!
Да, неспроста вчера в мое окошко
Ты постучалась и, у лампы сев,
Мне показала, что моя дорожка
Ведет над пропастью в открытый зев
Небытия к уничтоженью мысли.
Я знаю, что плохой я христьянин:
Мы все теперь над бездною повисли,
И чужд нам всем распятый Божий Сын!
Но не заглох кремнистый путь к вершине,
Как видишь, раз на крыльях у тебя
Прочел я повесть о любимом сыне
Всевышнего, в Аиде злом скорбя!

Кто там серебряных булавок
Рассыпал по небу лоток?
Кто золотых послал козявок
Метаться в бездне, как волчок?
Кто звездную по своду крынку
Разлил вселенной молока?
Вопрос нелепый, но былинку
Ли упрекать? Она, пока
Живет, глядит и вопрошает
О том, что над ее челом
Так ослепительно сверкает
За синим вечности стеклом.
Какая ночь! Незримо волны
У скал, незримых также, спят,
Лишь низью жемчужною челны
Лампары на море горят
Да этих звезд неумолимых,
Недостижимых легион.
И жизнь вся для тяжкой схимы —
Непостижимый только сон.
Сон жуткий, непочатый, вечный,
Напрасный так же для ума,
Как этот Путь во мраке Млечный,
Как Божьей мантии кайма.
Но на горе, в каменоломне,
Огонь мистический горит,
Как будто бы Мадонны скромной
Там изваяние стоит.
Да около меня Мадонна
Сидит живая искони
И освещает неустанно
Земные все мои пути.
И обнимая тихо плечи
Ее в полночной тишине,
Я звездные постигнул речи
В неизмеримой вышине.

Я на земле недоуменный странник,
Чужой всему, что мечется вокруг.
Крылатый я Создателя посланник,
Спустившийся в юдоль земную вдруг.
Не знаю, по вине иль любопытству
Попал я в этот низший из миров,
Но, судя по чрезмерному бесстыдству
Подчас ума и горделивых слов,
Я был сюда низвергнут для изгнанья,
Как некогда мятежный Люцифер.
Но кончились уж годы испытанья,
И я опять очистился для сфер.
Всё человеческое чуждо стало
Моей освободившейся душе,
И тело бренное плестись устало
В пыли дорог и в снежной пороше.
Меня не тешат орхидеи духа,
На райские похожие цветы,
Сплетенья слов, что невесомей пуха,
И к пропасти ведущие мосты.
И даже мир меня теперь подножный,
Ажурный, ювелирный, перестал
Приковывать в юдоли бездорожной,
Где столько я томился и страдал.
Один брокат меня еще небесный
Влечет к себе в необычайный край,
Подвижный вечно, дымчато-чудесный,
Как созданный Отцом запретный рай.
Следя за облачных фантасмагорий
Великим зодчеством, я хоть на миг
Неисцелимое способен горе
Понять скорее, чем из груды книг.
Но скоро, скоро снова брызнет солнце
В меня огнем и вовсе ослепит,
И всё во мне, как в плавящейся бронзе,
Вдруг золотом словесным закипит.

Лазурная, свежая линия.
Печальная, черная пиния.
Два белых за ней треугольника
Уносят в безбрежность невольника,
Влачащего цепи пудовые,
Тоску и мечтанья суровые.
Уносят в безбрежности синие,
Но сам он, как черная пиния,
Над бездной пылающей врос
И впился зубами в утес.

Синий цветик из могилы
Вырастает кой-когда,
Атом в нем ушедшей силы,
Захороненной туда.
Смотрит цветик этот синий
Очарованно вокруг,
Словно вырос он из скиний
Монастырских тихо вдруг.
Но понюхай синий венчик,
Но взгляни в его зрачок,
Он как Феникс, вечный птенчик,
Он лазурный старичок.

Полудневным пышут жаром
Плиты пыльной мостовой.
Солнечным вокруг угаром
Опален, полуживой,
Томный, потом орошенный,
Странник движется вдоль стен,
И унылой песни сонной
Тусклый слышится рефрен:
Сколько верст еще осталось,
Сколько пыльных до конца!
Цель совсем близка казалась,
Портик Божьего крыльца…
А теперь всё снова версты,
Версты пыльные вокруг,
Солнечный зрачок отверстый,
Мыслей безызживный круг…

Ты видел ли, как по вершинам
Крадутся покрывала туч?
На горном куполе старинном
Сквозь них уже не блещет луч,

Звезда сквозь них не проникает,
Душой овладевает жуть…
Но ты не бойся! Тут, кто знает,
И твой уже намечен путь.

Ведь эти в кружевах удальцы,
Быть может, снежный хоровод
Восставших. Ласковые пальцы
Духовных это, может, вод.

Ведь всё в твореньи Божьем вечно,
Так почему ж душа твоя
Не может здесь кружить беспечно
До прекращенья бытия?

Зачем ей к звездам? Рай повсюду:
Ползти по ожерельям гор,
Морскому поклоняться чуду,
Для душ достаточный простор!

Теперь никто не верит в птиц небесных,
В крылатых Божьих вестников, никто!
И даже дети в ангелов чудесных
Поверить не хотят уж ни за что.
А я, когда мечтательной был крошкой,
Их видел часто, как насущный хлеб.
Пойдешь, бывало, за дворовой кошкой
В соседней рощи сумрачный Эреб,
Послушаешь алмазных в чаще пташек
И тихий шелест дремлющих листков,
Насобираешь радужных букашек
У серебро прядущих ручейков,
Помолишься в часовенке старинной
На черного, как Эфиоп, Христа
И по тропе змеящейся, звериной,
Идешь себе, идешь, – пока верста,
Другая ляжет меж тобой и домом,
Где мать твоя болезная лежит.
Затем устанешь по лесным хоромам
Бродить, как краснокожий следопыт.
Тогда приляжешь на опушке леса
У ручейка на сочную траву, —
И над тобой лазурная завеса,
И над тобой виденья наяву.
Сперва глядишь, как будто с гор высоких
В сияющее море под тобой,
И облаков мониста одиноко
Плывут, как парус в бездне голубой.
Шуршанье крыл потом почуешь белых, —
И ангелов сияющих чета
Появится в лазури, снежнотелых,
Как подле Матери святой Христа.
Так ясно видишь их, что каждый волос
Кудрей червонных можешь сосчитать,
Как на поле колышущийся колос,
И попросить их за больную мать.
Нередко крыльями они касались
Моих горящих от восторга вежд,
Нередко мой простертый в небо палец
Касался ослепительных одежд,
Нередко постигал я даже пенье
Их на Эдема чистом языке,
Нередко жаркое прикосновенье
Друзей небесных чуял на щеке!
Потом исчезло всё, повязкой черной
Перевязала Явь мои глаза,
Познанья человеческого вздорный
Открылся путь и злобная слеза…
И только много, очень много позже
Мне Ангела послал и наяву
Отец Небесный на земное ложе,
И с ним уже полжизни я живу.
Бескрылый он, и смертный, и опальный,
Как я, на проклятой Отцом земле.
Но скоро край оставим мы печальный
На радужном небытия крыле!