Марлена Рахлина - Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник)

Шажком черепашьим – вперед,
по строчке, по букве, словами все…
По капле – чернила и пот
с твоей синевою сливаются.

Я знаю, жизнь моя лишь веха,
судьба – лишь искра от огня:
не я «шагаю в ногу с веком»,
а век проходит сквозь меня.

Вот он идет: ликует, ропщет,
рождает в муках и болит,
и я клонюсь, когда он топчет,
и я лечу, когда велит.

Чиня поломанные крылья
и клея зеркала куски,
одолеваю срам бессилья,
освобождаюсь от тоски…

Ну, что ж! Судьбе своей я рада,
хотя я знаю: явь ли, сон
мне не дадут увидеть, Правда,
твое прекрасное лицо,

но, слышишь, ждать не хочет песня,
и вот я окунаю вновь
тобой оброненные перья
в текущую из сердца кровь.

Прямо против их глаз автоматы стояли.
Прямо в дула кричали глаза «пощади».
Тихо корчились дети и слабо стонали,
и машины смывали их кровь с площадей.

И бежала та кровь до «потемкинских» лестниц
по примятой буденновской рысью траве,
и впадала в моря из январских и ленских,
всех мужичьих, рабочих, горячих кровей.

Сердце – лишняя тяжесть. Зачем его носим?
Мне беспамятных дней, и бесстрастных ночей,
и бестрепетных слов подари, моя осень,
утешеньем согрей мой домашний очаг.

Унеси меня в тихий поселок рыбачий,
чтоб глядела я мирно из дальних далей
на Советскую власть, что стреляет в рабочих,
и на светлую память твою, Мавзолей.

Живет народ, не тужит:
вечернею порой
бежит народ со службы –
и глядь – стоит герой.
Под снегом ли, под градом,
в разорванном пальто,
и говорит, что Правда –
вот то-то, мол, и то.
Кто глянет – усмехнется,
кто молча отвернется,
а он свое твердит,
ни перед кем не гнется,
спокойствию вредит.

И молвил правый суд:
он шарлатан и шут,
над ним все люди добрые
досыта потешаются,
слова его пудовые
в ушах не помещаются…
В ушах не помещаются,
в мозгах они мешаются
и строго воспрещаются.

Вот снег покрыл его лицо,
и смерть взяла его в кольцо,
и никого с ним рядом:
лишь месяц молодой…
А он: Эй, люди, Правда –
вот то-то, мол, и то.

Живет народ, не тужит.
Под вечер ли, в обед
бежит народ со службы –
уже героя нет.
Никто души не бередит,
никто покою не вредит.

А только снятся ночью
глаза его недобрые,
и в голове ворочаются
слова его пудовые.
Стоит герой, хохочет,
а помирать – не хочет.

Тут рады ли, не рады –
еще выходят сто:
– Ребя, не смейся: Правда –
вот то-то, мол, и то!

Слушай сказку, милая,
разуй свои валенки.
Жили-были большая Сила
и Соломинка. Маленькая.

Сила Солому ломит,
Солома гнется,
а Сила гневается,
что Соломинка не сломалась,
и все ломит Солому, за славой гонится,
пыль поднимает и ветер,
а Соломинка
гнется,
гибнет,
гниет,
но не ломится!

Кто лучше, мама?
Кто сильнее?
И кто нужнее на свете?
Сила
или
Соломинка?

Побудь-ка с нами, мальчик статный,
иронизируя и злясь,
с лицом тоскующим и странным,
с печалью слов и мраком глаз.

На тех, чьи строки розовеют,
чьи излиянья – теплый душ,
отвержен, гневен, разуверен,
ты взгляд свой сумрачный обрушь.

Когда ты знал, что скрасить нечем
тоску и стыд своей души,
словам безрадостным навстречу
ты шел и был неустрашим.

Так что ж кинжал твой – вновь игрушка,
зачем же правнуки твои,
упрятав головы в подушки,
отвергли славные бои?

Неужто только бодрым маршем
и болтовней по мелочам
ответить можно будням нашим,
коротким дням, скупым ночам?

А дни бегут. А годы тают.
Все ярче свет. Все меньше снов.
И горьким мыслям не хватает
холодной, крепкой стали слов.

Слова, слова! Как вас руками,
руками голыми возьмешь,
когда вы твердые, как камень,
когда вы острые, как нож,

когда вы таете, как сахар,
когда вы вьетесь, как змея,
когда в тяжелых ваших лапах
дней уходящих острия…
Но ты, поэт, и ты, прозаик,
словам слуга, словам хозяин,
что ж ты в стране лукавым гостем?
Зачем твой гордый голос стих?
Зачем молчит железный стих,
облитый горечью и злостью?

Когда
страдают люди,
что им
слова напрасные,
штык, не иглу им, – дыры штопать.
Люблю Некрасова.

Когда обида жжет и губит –
ударь, не спрашивай.
Беду и боль душа не любит.
Люблю Некрасова.

Когда страда – не ожидают
ни сна, ни праздника,
горшки не боги обжигают.
Люблю Некрасова.

И как ни красьте стих дешевый
словами красными,
люблю! Вы слышите, пижоны?
Люблю Некрасова!

Не ври, не ври, здоров, не болен
свою судьбу благодари,
ешь хлеб и мясо. Будь доволен,
и лишних слов не говори.

Люби жену. Лови ночами
ее дыхание у щек.
И так, в терпенье и в молчанье
будь жив: чего тебе еще?

Эпохе под ноги травою
стелись, перемогая боль.
Зачем так горько и тревожно
искусство плачет над тобой?

Его бессмысленная сила
вдали от рабства и от зла
так высоко тебя носила
и никуда не унесла…

Под лязг железный, звон кандальный,
сквозь стон отцов и сыновей
поет нежданно и скандально
смешная птица – соловей.

Смотри, здесь корень чуда,
здесь чуда корешок.
Не говори: все худо! –
все будет хорошо!

Скажи, художник,
всем ли дается унести
свою большую землю,
как яблоко в горсти?

С ней говорить и слушать,
переливать в тиши
в ее большие уши
тревожный гул души.

В ее большие руки,
свисающие вниз,
дать найденные руды
с железом мысли в них.

В ее большие губы,
твердящие азы,
вложить жестокий,
грубый, карающий язык.