Георгий Мосешвили - Избранное. Том II

Вы задумались. Я молчу.
Свет – в непроглядной мгле.
Не дай Бог погасить свечу,
Что горит на столе…

Ночью, при ярком свете не фонарей – созвездий,
В час, когда в целом мире люди ложатся спать,
Я прикажу оркестру где-нибудь в людном месте
В память Густава Малера траурный марш играть…

Время его настало! Начинайте, маэстро!
Начинайте программу маршем в манере Калло.
Эй, счастливые люди! Слышите плач оркестра?
То над Добром убитым рыдает-хохочет Зло.

Лучше в костёр – живому, лучше к чертям – на вертел,
Чем, как святой Антоний, бесплодным огнём гореть.
Подлость и святотатство могут избегнуть смерти,
Но Доброта и Святость – обречены на смерть.

Пусть грохочут литавры, пусть безумствуют скрипки
В бешеном вихре скерцо, чтобы каждый готов
Был в этой страшно-сладкой дьяволовой улыбке
Видеть облик Кандидова «лучшего из миров».

Люди будут напрасно ждать в эту ночь рассвета,
Заслушавшееся Время остановит свой бег…
Наша больная совесть требует нас к ответу,
Малер сегодня ночью судит двадцатый век.

Подлость и святотатство, вам не уйти от мести!
В час, когда люди в городе будут спокойно спать,
Я прикажу оркестру где-нибудь в людном месте
В память Густава Малера «Песнь о Земле» играть.

Тихий свет звезды печальной,
Ожидание разлуки,
И симфонии прощальной
С неба льющиеся звуки,

И заката луч последний,
Словно царь над целым миром.
…Колокол звонит к обедне,
Но давно безмолвна лира…

За любовь твою ко мне Аллилуйя!
За тепло весенних дней Аллилуйя!
За письмо моей любви Аллилуйя!
И за нежность губ твоих Аллилуйя!

За стихи в вечерний час Аллилуйя!
И за зелень этих глаз Аллилуйя!
За чудесный голос твой Аллилуйя!
За все дни мои с тобой Аллилуйя!

За восьмое декабря Аллилуйя!
За мои страданья зря Аллилуйя!
За отказ мне одному Аллилуйя!
За любовь твою к нему Аллилуйя!

Ох, уже эти мне дотошные потомки,
Любопытные Варвары всех времён!
Собирающих осколки да обломки
Прошлых лет число от века – легион.

В мемуарах старой дурочки-девицы
Чуть вранья – а уж потомки – тут как тут.
Что не сыщут – вспомнят деды-очевидцы,
Что не вспомнят – внуки сами приплетут.

Ах, поэзия двадцатого столетья —
Благовиднейший предлог для трепотни.
Ходасевич, мол, вращался в высшем свете,
И писал Волошин в стиле «Иверни» [1] «Иверни» – сборник стихотворений М. А. Волошина. .

Я предвижу, что таким же тихим бредом
Нам проклятые потомки отомстят.
Станет Бродский нудным классиком-поэтом,
Чьи стихи тупые школьники твердят.

Кто-то страшный замечтается на стуле,
Втиснув голову под лиственницы сень.
Бац! – статья: «Как редактировал Кривулин
Прогрессивный орган века «Тридцать Семь» [2] «37» – поэтический журнал, выходивший в Ленинграде в самиздате (1976–1981). .

Он напишет, что Охапкин [3] Олег Охапкин (1944–2008) – поэт, в 1970-е гг. активный деятель ленинградского самиздата. был – пророком,
А Савицкий [4] Дмитрий Савицкий – поэт, писатель, ведущий радиостанции «Свобода». чисто выбритым ходил.
Раз пятнадцать перепутав Блоха [5] Очевидно, подразумевается художник и издатель Максим Блох, адресат ряда юношеских стихотворений Георгия Мосешвили, учившийся с ним в одной школе. с Блоком,
Он напишет, что Алейников не пил!

И добавит тоном, смешанным с слезою
(Были, мол, поэты, были, да ушли!),
Что печатался Алейников порою
В эротическом журнале «Ширали» [6] Намек на поэта Виктора Ширали, в 1970-1980-е гг. деятеля ленинградского литературного андерграунда. .

«В Драгомощенко стихах такая горечь, —
Он воскликнет, – что хоть падай, а хоть стой».
Он напишет, что пленяла Самойлович
Современников предлинною косой…

Дождь из перьев, пёрышки дождя…
Та, что вас любила – умерла.
Что вам нужно, птицы, от меня?
Перья капель, капельки пера…
Умерла ты – значит, умер я.
Я не знаю, где я и зачем.
Копоть капель, саван из дождя…
Но неужели больше никогда?
Копоть перьев. Так улетайте же, птицы,
И гнёзда оставьте. Что? Нет?
Это время не для перелётов?
Это неважно. Ласточки утра, летите из
комнаты прочь!
И вы прочь, вечерние птицы!
Что? Не хотите?
Останьтесь, тогда я уйду.
Сажа перьев – копотью дождя…
И я уйду. Моя судьба отчасти
Повсюду быть, отчасти быть нигде.
Останьтесь здесь, о ласточки несчастья,
В покинутом хозяином гнезде.

Может быть, мечтою странной
Увлеклись сегодня Вы.
Вам казалось: Божий Ангел.
Это – зеркало, увы…

Волосы Элеоноры
Распустились на ветру.
Моему явился взору
Облик нежный поутру.

Несомненно, нет резона
Ревность мужа вспоминать.
Я, крылатый и влюблённый,
Научу и Вас летать.

Муза лжи колец нанижет
Вам презрительных речей
Пастуха, чья гордость выше,
Чем гордыня королей.

Над миром городов
Небесный град стоит.
Есть земли облаков
Над облачной землёю.
За веру тёмных снов
Господь меня простит,
Господь меня простит,
И будет свет – со мною.

Я верю в Божий свет
И в грозный Судный День,
Но есть иной обет —
Есть вера сновидений.
Без Бога чуда нет,
И сон – всего лишь тень,
И сон – всего лишь тень,
А я – лишь пленник тени.

О, это странный плен:
Так гаснет пламя свеч,
Так сумрачный Нерон
Сжигает стены Рима.
Не вырваться из стен,
Но невозможно сжечь,
Но невозможно сжечь
То, что неопалимо.

Ты истинно всеблаг,
Господь, а мы – грешны.
Огонь Суда зажжён
Над сумраком предместий.
Но если сгинет мрак,
Мои стихи и сны,
Мои стихи и сны
Умрут со мною вместе.