Мурат Тюлеев - Тысячелистник. Стихотворения 1993 года

Ты мне говорила, что люди встречаются дважды,
и новая встреча в грядущем обещана нам.
Но мы не расстались, а просто погибли от жажды,
и прах наш развеян по всем четырем сторонам.

Я горечь несказанных слов ежедневно глотаю,
тринадцатым днем декабря я живу, видит Бог!
Ты помнишь тот день? Я о нем прошепчу, улетая
в страну непрерывного сна, ты услышишь мой вздох…

И ты поспешишь вслед за мною, твердя как молитву
слова моих песен, подобных приснившимся снам.
И там, где, тебя пропуская, разверзнутся плиты,
и будет та встреча, что Богом обещана нам…

Март – кофе растворимый, боже правый!
Суд солнца сотворит свою расправу
без следствия над теми, кто влюблен.

Не под топор, так даст своей отравы,
и зло шепча: «О времена, о нравы!»,
сердца обварит звездным кипятком.

Мой разум червоточиной пронизан,
и каждый орган на шампур нанизан,
я над любовным трепещу огнем!

Ведь завтра новый день и снова взгляды…
О, дай отведать поцелуя яду
и всей душою раствориться в нем!

Небрежно вырван листок.
Записан жизни итог:
любовь душила, как смог,
но я спасался, как мог.
Бежал я прочь со всех ног,
к молитвам глух был мой бог,
так значит это мой рок,
я обреченный игрок.

По истечении дня
уходит солнце, маня,
загробной жизнью дразня.
Валюсь я в кресло, звоня.
Друзьям уж не до меня!
Нет ни шнура, ни ремня,
Стенаю, сердце кляня,
его за слабость виня.

Когда сбывались мечты
и деньги были и ты,
хотел другой высоты,
но снились ночью кресты.
Сел как аскет на посты,
но разболтались винты,
вен повставали мосты,
лег ход болезни в листы.

Господь, ответь, что со мной?
Ждет исцеленья больной!
Но мне так мало одной,
наживы жжет меня зной.
Но боль сильнее весной,
мой бред оттянут луной.
Где тот юнец заводной,
что был недавно лишь мной?

Выкрутасы зимы так бледны и не новы!
Для подобных интриг уже нету основы.
За углом притаилась девчонка-весна,
в ней нахальства и хитрости – будьте здоровы!

Те одежды, что раньше так душу нам грели,
если мягко сказать, нам уже надоели.
Наши шубы в шкафу дожидается моль,
зубы чьи в предвкушеньи наживы скрипели,
когда в окна последние рвались метели,
а над крышами тихо всходила луна.

Жребий брошен, и снегу неделя дана,
чтобы тихо растаяв, убраться ручьями.
Чем он станет потом, это все между нами…
Поговорка о новом и старом верна…

Меня не покидает ощущенье,
что я в театре жизни не актер,
а только зритель, чье мировоззренье
похоже на пятнистый мухомор.

На красном фоне зла белеют пятна
доселе неразгаданных проблем,
и как мне быть всезнающим приятно,
не видя смысла в жизни между тем.

Пускай в ней смысла нет, как такового,
но должен быть единственный закон,
что справедлив для смертного любого,
какого б положенья ни был он.

Но нищие умом живут в хоромах,
заткнув за пояс даже королей,
в театре жизни на себя нескромно
взвалив распределение ролей.

И мне бы не хотелось на подмостках
кривлять шута. Я лучше в зал сойду
и, оборвав костюм в дурацких блестках,
займу свой стул в шестнадцатом ряду.

Полуженщина, полуребенок,
где ты, щедрая на похвалы?
В лабиринте линялых пеленок
руки те, что так были белы,

то ли в трещинках, то ли в мозолях…
Слышишь музыку медных тазов?
Это дразнит нас юная воля
и тоска неразгаданных снов!

Я зову тебя, не потеряйся
в черной туче семейных проблем.
Прежним именем не называйся,
если ныне довольна ты всем.

Твой малыш – закадычный приятель
погремушек и полных горшков,
неожиданный завоеватель
твоих дней сумасшедших и снов,

то, что мне не случилось увидеть
и, увы, на себе испытать,
он завлек без усилий в обитель
ползунков и плывущих утят.

И подстать этим милым последним,
его пухлые губки важны,
когда ты, позабыв снять передник,
прикорнув за столом, видишь сны.

В них не я, в этих снах с продолженьем,
а коляска – мечтаний предел.
Дело к лету, и ты копишь деньги,
позабыв ювелирный отдел.

А тетрадку с моими стихами