Аркадий Макаров - Простор последнего полёта. Книга стихо-творений

Золотую радость-птицу
По судьбе ищу-свищу:
Спрячу душу в рукавицу,
Иль на волю отпущу.

А на воле ветер в поле!
За рекою – благодать!
Потому и рвутся кони
На тот берег погулять.

Наставляли дом и школа
На великие дела…
Мы увидимся не скоро
Захолустная дыра!

Кровь ударила по жилам.
Зашумело в голове.
И подался я по жизни —
Рупь в кармане два в уме.

Путь накатанный пологий,
Да душа ещё слепа,
Не понять ей, – где дорога,
Где окольная тропа.

Заблудился. Темень пала.
Хлещут ветки по глазам.
Вспомнил – мама причитала:
«Воротись, сынок, назад!»

Оглянулся… Под горою
Избы прячутся в траву…
Как я мог назвать дырою
То, что родиной зову?

Свет прорезал тьму ночную.
Лёг под ноги крест окна…
Дом кричит в трубу печную,
Где ветёлочка одна.

Доброе что-то случится.
Недоброе – перегорит.
Вечер осенний лучистый
Над родиной малой стоит.

Русским народом любима
За тонкую стать и красу,
Вышла к дороге рябина,
Кисти, держа навису.

С лета ещё наливалась,
Только теперь пролилась
Ягоды спелая малость —
Самая, самая сласть.

Водонапорная башня.
Комплекс колхозный вдали…
Кормилица чёрная пашня,
Милость родимой земли.

Осени поздней усталость.
Листьев осыпанных тлен…
За милость земли и за сладость,
Что предложу я взамен?

Моя изба. Родительский мой дом,
Да обойдёт тебя моё забвенье!
В конце села за высохшим плетнём
Покой души – моё отдохновенье.

Ты обветшал.
Ты в землю врос корнями.
Уютен мир твой, сумрачен и тих.
Течёт в траву затейливый орнамент
Померкнувших наличников твоих.

Сквозит чердак, набитый воробьями.
Там крепкий дух обкошенных полей…
Твои бы стены оклеил рублями
Заместо старых выцветших шпалер.

Сидит хозяин, хмур и нелюдим,
Под поздним солнцем на завальне горбясь.
Жестока осень! Всё короче дни.
Зову отца, а он не хочет в город.

Впотьмах пошарю в ледяном закуте,
Печь разожгу – дрова мои сухи,
И ты трубою красною закуришь,
Попыхивая в сумерках глухих.

В сей поздний час, висок ладонью стиснув,
Смотрю, как пламя мечется, маня,
Как будто жизнь вся не имела смысла
Без этой вот минуты у огня…

Коньячок армянского разлива,
В горнице просторно и светло…
Наливай, мой друг, неторопливо
В золотое тонкое стекло.

Будем пить за лёгкую удачу.
Отдадимся песне и гульбе…
Что ты? Что ты, милый? Я не плачу.
Я смеюсь и радуюсь судьбе.

Наше детство за окном маячит,
За собой таинственно маня…
Я свиданье девочке назначу —
Не узнает женщина меня.

Во временах теперь далёких
Был мир расколот пополам,
Когда война гасила окна
И шарил ужас по тылам,
И смерть косой махать устала…
Леса горели и поля.
Родился я.
Земля стонала.
И было ей не до меня.
Но вот, со смертью по соседству,
Плоды грядущего тая,
Раскрыв листы ладоней детских,
Поднялся стебель бытия.

Найду во сне любимой губы.
Жизнь сладкой чашей до краёв…

Полны обугленные срубы
Слезами детства моего.

«Пусть с другой несчастным буду!» —
Я расписывался кровью, —
Если я тебя забуду,
Если я тебя не вспомню.

И, когда тот летний вечер
Соловьями заливался.
Я божился дружбой вечной.
Завиток волос смеялся.

Мы вздыхали беспричинно.
Целовались, как умели,
Губы в губы, как учили…
Наши губы занемели.

Только клясться я не буду.
Даже имени не помню.
Если я тебя забуду…
Если я тебя не вспомню…

Вот что-то нашло, набежало,
Наехало – просто невмочь…
Царапают звёзды ежами
Глухую морозную ночь.

И там, средь космической пыли,
Блуждает отечества дым…
Во чреве суровой Сибири
Я снегом скриплю жестяным.

Я голоден, зол, как собака!
С горящим, как факел лицом.
А месяц над крышей барака
Весёлым висит леденцом.

Граница меж светом и тенью —
У каждого свой интерес…
Кромсаю иркутскую землю,
Тяжёлый и горький замес.

Копавшие горы златые,
В бесчестье принявшие смерть,
Шеренгами шли и в затылок
Сюда, в эту мёрзлую твердь.

И слышно, и слышно доныне
Сквозь стоны, проклятья и мат
Стучат кулаки ледяные,
Железные цепи гремят.

Как вечер скор,
скажи на милость!
Погас в сугробе окоём…
Улыбкой месяца светилась
Ночь молодая за окном.

И, словно не было разора,
Былая радость ожила.
Ах, вологодские узоры,
Зимы-хозяйки кружева.

Живи сто лет – всё будет мало.
В морозных далях января
Звезда небесная дрожала
То, потухая, то горя.

Казалось, радость беспредельна
На очарованной земле…
Ещё Чернобыльская Скверна
До срока мечется в котле.

Как один и тот же клавиш
Бестолково бьёшь и бьёшь,
Ты зачем, собака, лаешь?
Спать народу не даёшь!

Иль житьё тебе не мило?
Иль хозяйский харч – не мёд?
Ночь бугор перевалила,
Скоро солнышко взойдёт.

Не буди народ, собака!
Затвори кусачий рот.
За стеной малыш заплакал,
Он ведь тоже есть – народ.

Он губами ищет матерь,
Сорок зорь, как от родин.
А народ – страны держатель,
Не слуга, а господин.

Бьётся лай в проём оконный.
В темноте не разглядеть.
После ночи той бессонной,
Как державою владеть?

Не попутать бы, однако
С явью сон, а с далью близь…
Прикуси язык, собака.
Или костью подавись!

Нет, я ничьей не завидовал доле,
Не вылезая из горькой нужды.
Дождик пройдёт и насытится поле.
Хлебному полю слова не нужны.

В клетке грудной беспокойно и тесно.
Сердцу больному кричу: «Отпусти!»
Гляну налево – скорбное место.
Гляну направо – безлюдный пустырь.

Всё б ничего, коль не старые раны,
Долгие ночи, осенняя мгла…
Сын легковесный ушёл за туманом
И обломил молодые крыла.