Аркадий Макаров - Простор последнего полёта. Книга стихо-творений

Снег ползёт под ногами подталый.
Башни кранов ушли в небеса.
Там, где белые встали кварталы,
Я на стройках горбатился сам.

Только старый мне город роднее,
Он утеха для русской души.
Чья-то юность там новая зреет,
И опять на свиданье спешит.

Не имел я с подонками дело,
Хоть кричал, задыхаясь: «Ура!»
Моё бедное детское тело
Коммунальная грела дыра.

Я молюсь, хоть и это не ново:
«Сохрани, Боже мой, и спаси
Музучилище – гордость Тамбова,
Зоин памятник – гордость Руси».

Где театр изогнулся подковой,
Где есть Дом под чиновную рать,
Чёрный идол на камне суровом
Тщится Бога за бороду взять.

Там, где облак весёлый клубится,
Где Господь указует перстом,
Небеса перелётные птицы
Над соборным прошили крестом.

Каждый вечер сюда залетая,
С тех краёв, где неведомо зло,
Боборыкина тень золотая
Опускает на город крыло.

Плетни, заборы, переулки…
Любовь и молодость при мне.
Велосипедные прогулки
Вдоль по деревне при луне.

И однокласснице не тесно
Между моих весёлых рук,
Той, что теперь уже профессор
Астрономических наук.

Она сидит на жёсткой раме.
Волос – лавина у лица.
И мне не слышно в этой драме
Про Козерога и Тельца.

Вот только – руки на руле.
И ткань тугая на бедре…
И сердце прыгает в груди.
Вся жизнь смеётся впереди.

Ах, эти знаки Зодиака!
Я нажимаю на педаль.
И тень, как чёрная собака,
Бежит за нами по пятам.

Вечерами сентябрь соломенный…
Через речку дощатый мост.
О, автобусы межрайонные,
Как печален ваш бывший лоск!

У дорог, знать, крутые горки.
У шофёров – крутые плечи.
Пахнут шины далёким городом
И асфальтом, и близкой встречей.

Сахару… Чаю… Хлеба…
Длинной очереди карусель
Там, где Шуховской башни невод
Звёздных черпает карасей.

Общежития гость случайный
Я брожу по ночной Москве,
Никому – сам себе начальник,
С ветром мартовским в голове.

Сигарета в губах молодки…
Подошёл. А чего терять?
Потихонечку взял под локоть,
Приглашая в Большой театр.

Подняла свои глазки ясные.
Сигаретка в губах дрожит:
– Топай ломом ты подпоясанный
До деревни своей, мужик!

Поперхнувшись, застыл я немо,
И лицом всё краснел, краснел,
Там, где Шуховской башни невод
Звёздных черпает карасей.

Поздравляю друга и собрата.
День приходит с чашею зари,
Ну, а солнце в сторону заката
Уплывает, что не говори.

Ты чужие не носил одежды,
Не искал окольного пути.
Выручали вера и надежда…
Жизнь прожить – не поле перейти.

На краю, у берега крутого,
Ты скажи мне, кто же виноват,
Что не видно храма золотого, —
Только скверна каменных палат.

Я искал и не нашёл ответа,
Хоть судьба зачитана до дыр.
Впереди все дали без просвета.
Дай мне руку, Шурка Поводырь!

Мой Пегас, о камни, сбив копыта,
Тихо ржёт ночами при луне…
Пусть чиновник не глядит сердито.
Видно всё же, истина в вине.

Вот тебе рука моя и слово!
Коль застолье нынче не в чести.
Не прошу я, милый мой, хмельного
Ты чайком заморским угости.

Стекало сало по сусалам,
Дрова облизывал огонь.
Дымил в глазах у комиссара,
Сжигая разум, алкоголь.

Российских пахарей рубака
Крыл подкидного дурака…
Как вошь возилась под рубахой
Бабёнки пьяная рука.

Сидел от пули бережёный
С лицом подобным кумачу.
Глухой отрыжки дух тяжёлый
Гасил подталую свечу.

А ночь дождями моросила.
Плечо оттягивал наган.
У ног безумная Россия
К дегтярным жалась сапогам.

Дух народный, очнись и воскресни!
Над застольем глаза подними.
Забываются русские песни
В наши смутные горькие дни.

Я в деревне на свадьбе колхозной,
Там, где ломится стол от еды,
Где снежок осыпается звёздный
У крыльца двухэтажной избы.

Время спеть бы про месяц багряный,
Про кольцо, что на белой руке,
Только ящик орёт окаянный
На заморском своём языке.

Чья вина? Мы не слышим друг друга.
Вот сосед, он не ест и не пьёт,
Я кричу ему громко на ухо,
Я смеюсь, ну а он не поймёт.

Хлещет бич одичавшего звука.
Что случилось с деревней моей?
Где напева сердечная мука
Под мелодию русских полей.

Красен дом и хозяин спокоен,
И посуду не бьёт молодёжь,
Но утрачено что-то такое,
И названья чему не найдёшь.

Попросилось на улицу тело.
Коль душе всё равно не запеть…
Ах! Хорошее, милое дело
На морозе снежком поскрипеть.

Звёзды в небе стоят. Как иголки.
Не уйти. Не свернуть от судьбы.
На луну, как голодные волки,
Телеграфные воют столбы.

Как наступит пора сенокосная!
День разбудит струну шмеля…
Незабудка в пустыне космоса,
Неспокойная наша Земля.

Капля жизни во мгле пространства,
На исходе двадцатый век,
Час неровен и может статься,
Я последний твой человек.

Свод небесный и твердь и воды
Запылают со всех концов,
Коль заступница мать-природа
Отворотит своё лицо.

Как взметнётся огонь прощальный,
Оборвётся струна шмеля,
Мир вернётся на круг начальный —
Станет дыркою от нуля.

У меня в окне куст сиреневый…
Соловьи на нём – без ума!
Как услышит себя Вселенная,
Коль захлопнутся свет и тьма?!

Неужели по следу ложному
Через тыщи и тыщи лет,
Пробивалась к нам искра Божия,
В Хиросиме, оставив след?

Расплодились вороны, – не соколы!
Сточных вод тошнотворен дух.
Мёртвым снегом вокруг да около
Тополиный витает пух.

Родничок здесь, что солнце пестал,
Пересох, словно в зной гортань…
Я стою на тропинке детства.
Пусто в поле в такую рань.

Сердце воли, простора просит,
Быт натягивает удила.
Наезжаю, всё реже в гости, —
Если б только одни дела!..

Пыль клубится, в дали продрогшей.
В норах берега крутизна…
Как юнцов не узнать подросших,
Мест отеческих не узнать.