Эльза Попова - Мозаика

Глаза пронзительны её блестящие.
Орнамент шали – складками мастик.
Колода старая, блага сулящая,
Открыла выпавший ему туз пик.

Усеян, словно знаками сакральными,
Узор на выцветшем давно ковре.
Рука закована в браслет изваянный,
Невольно замерла на полотне.

Последней карты холод ввёл в задумчивость.
С плеча струится шёлка бахрома.
Непозволительно Кармен безумствовать…
Она надеялась… Но не судьба.

Стоял художник у холста,
Набрав идею мастихином,
Добавил цвет ультрамарина…
Картина тот час ожила.
Небрежно всполохи легли.
Всегда важна закладка красок —
Исправить после не удастся
Непредсказуемость воды.

Умение изобразить,
Чего нельзя сказать словами,
И недосказанность мазками
Он виртуозно обрамил.
Смешеньем радужных тонов,
Неуловимостью изломов,
В прозрачной плавности искомо
Освобожденье от оков.

Заметит пропуск цепкий взгляд.
Кисть отожмёт и сопоставит,
Полусухим штрихом добавит
Оттенков безупречный ряд.
Воздушность кажется проста,
Иллюзия неуловима.
Загадочно, непостижимо
Владеет техникой рука.

Палитру красок отложив,
Немного дав фрагментам сохнуть,
Деталям приказал умолкнуть,
Фон лёгкой тенью приглушив.
Подальше в угол отойдя,
Присел напротив, изучая.
Мольберт собой не докучает,
Как неоплатой векселя.

Здесь цвет, покой и волшебство,
Подвижность, лира романтизма.
Пространство импрессионизма
Душой на холст нанесено.
И деликатно силуэт
Художник в центре обозначил,
Когда-то он так много значил…
Но время – суета сует.

Искусства магия сильна.
Всех удивляет, впечатляя.
Толпа сама не понимает,
Чем именно вдохновлена.
Волненьем, нервами, мольбой,
Несовершившимся признаньем,
Обвитым разочарованьем,
Инстинктов скверною игрой.

Когда ты пишешь – ты творец.
А написав – торгаш обычный.
В делах подобных непривычный.
Какой товар – такой купец.
А покупатель подойдёт,
Её оценит беглым взглядом
И, бросив деньги, как награду —
С собой картину заберёт.

Но композиция звучит!
В ней ярких красок настроенье,
Как мимолётное виденье
Безмолвно людям говорит:
Этюд для выставки готов.
Все те, кто на него смотрели,
Заметили, как с акварели
Повеял аромат цветов…

Нежный запах сирени, её пышный цвет
Красотой акварели сложился в сонет.
Кружевами наполнит мгновенья весны,
Вея свежестью после прошедшей грозы.

Аромат сладковатый, волнуя, пьянит.
Без вины виноватая в танце кружит.
Среди радуги гроздьев – слилИсь небеса,
Веткой белой сирени – плывут облака.

И с пятью лепестками найти бы цветок,
Исполнения заветных желаний исток.
Ранним утром горит позолотой рассвет,
Серебрится листвой уходящей Луне.

Календарь не откроет обыденных тайн,
Без душистой сирени не может быть май.

Берёзоньки уходят ввысь, как будто небо подпирают,
И нежным инеем играя, во снах недолго, милым, плыть.

Казалось, это облака за их макушки зацепились
И с ветерком договорились, чтоб не тревожил до утра.

А на рассвете опадут ниц кружевные одеяния
И робкое весны дыхание ветвями в небо вознесут.

Огневую роспись хохломы
Одолжила ненадолго осень
И на темном лОскуте воды
Оловянным порошком наносит

Закруглённость ярких лепестков
Из сусально золотых канонов,
Бахрому причудливых цветов
Под медовой вересковой кроной.

Рдеют кисти алые рябин,
Стебельки тончайшие травинок.
Земляничных ягодных долин
На шелках расстелены картины.

Огоньками яхонты горят,
Украшая сарафан парчовый.
От жар-птиц, летящих наугад,
Ей перо упало на ладони.

За сезонной этой кутерьмой
Незаметно парки опустели…
Неизменно вслед за хохломой
Подойдет пора и снежной гжели.

Старообрядческая гжель секреты ревностно хранила.
Не покладая своих рук, с душой трудились мастера.
ФарфОровая колыбель, особо редкостная глина.
Семью кормил гончарный круг, когда вокруг одни леса.

Узор шкатулок, блюд и ваз, фигурок, детских свиристелей,
Пионов, лилий, георгин необходимо оттенить.
Сверкает инеем топаз в огранке серебристых елей,
А снежных кружев не аршин пришлось зиме употребить.

Сюжеты промысла ясны, подчас немножечко наивны,
А иногда и с юморком искрятся от знакомых сцен.
Здесь вяжет матушка носки, с ней рядом копошится живность.
Гуляет барыня с зонтом и кавалер, одетый в френч.

Пыхтит усердно самовар. Девчата водят хороводы.
На Чудо-Юдо-Рыбе-Кит построен стольный славный град.
И не скрывая своих чар, лепнина с росписью уводит
Туда, где притаился скит, в фаянсе муравлёных врат.

Мороз выводит вензеля на белой глади дивной сказки.
От переливов синевы снежинок редкая краса.
Людским сердцам благоволя, не признающее огласки,
Созданье таинства зимы вершится в пламени огня.

ТкалА девИца у окна льняные полотнА,
После того как пряжа с веретён намотана.
Работа долгая, да вечерок ещё длинней,
А с песней звонкою и дело спорится скорей.

Посеян лён в землицу теплую в Оленин день.
Посыпан он золой древесной, чтоб росток не тлел.
Цветёт – как будто неба синь в поля спускается.
Приходит время теребить – исколешь пальцы-то.

Просушен, обмолочен, после веен по ветру.
Ночами летними расстелен в травы на росу.
Измят, оттрёпан, чесан щётками до пачеси,
В повесма сложен – ими пряхи зиму заняты.

Ох, непроста дорожка стебелька невзрачного
До белоснежного холста с узором красочным.
Желая выучиться ткать – мудрёно ремесло,
Ина бабенка, как ни бьется, не поймёт его.

В льняной одёжке Русь ходила испокон веков,
Купец, крестьянин, стар и млад, царь аль слуга его.
Рядно, узорница, к ним пестрядь: мастерицы встарь
Своё умение с терпением могли сплетать.

Под песню девичью стучит негромко ткацкий стан;
«К весне, Бог даст, так тятя справит новенький кафтан.
Маманя – фартук, полотенца, белы скатерти.
А брату старшему косоворотку надати.