Светлана Севрикова - Подранки. путеводитель по бесконечности

Она же тварь. Она же не поймёт,
Твою стрелу из раны извлекая,
Что ты не тот, кого она тут ждёт,
И что она немножко не такая…

Она же будет, выпучив глаза,
Ловить твой взгляд как воду пьют живую…
И думать, что её уже нельзя
Расколдовать горячим поцелуем.

А может, я теперь уже в аду?
Охапку дров наломанных подбросив,
Твердит весна: «Я больше не приду»
«Твоя навек!», – клянётся пылко осень.

И память, словно липкая смола!
За всё и перед всеми виновата
Окружность на диаметр котла
Делю, и сомневаюсь в результате.

Так горячо… Хотя бы лёгкий бриз
беспечности бессовестных злодеев,
проживших точно так же эту жизнь,
как я, но проще, легче, веселее.

Добрее… Да, за то, что слишком зла!
Мудрее… Ибо дурь людская – в злости…
В чугунной лунке адского котла
Прижизненно мне черти моют кости.

Так горячо! И первый поцелуй,
И слёз поток горючих, – несравнимы.
Ну, ты-то хоть немножечко подуй!
Ты ж знаешь, как душа моя ранима.

И понимаешь, – дело только в ней, —
Непонятой, заблудшей и мятежной.
И вздохом не спасти её, конечно..
Но ты попробуй. Раз уж ты – добрей.

Если небо раскололось
Пополам да вдребезги, —
Увеличивайте скорость,
Раненые лебеди!

Чаще, шире крыльев взмахи,
Перья – снегом по ветру.
Подавайте звёздам знаки,
Что ещё не померли.

Лебеда подолы лижет
Ядовитой зеленью…
Легче! Веселее! Выше
Подниматься велено!

Над сгустившимся туманом,
Мглою беспросветною
С лебединой песней – рано.
Незачем вам петь её!

Что мои печали о былом? —
Гаснущие в сумерках огни…
Маленькая ранка под крылом, —
Ласковая память о любви.

Выспится усталая душа,
Станет, наконец, тебе чужой…
Тихо серым шифером шурша
Крыша моя едет за тобой…

Гасит окна опустелый дом,
Домом нам не ставший… Ну и пусть.
С маленькою ранкой под крылом
Холода и ночи не боюсь.

Наполняя доверху перо,
Маленькую ранку раздеру.
Нужно разбираться с запятой,
Той, с которой мир переверну.

И что бы я ни говорила,
И как бы ты ни понимал, —
Весна сугробы растопила
На полуострове я-мал.

И как бы сны не толковали
По Миллеру, по Фрейду ли, —
Цветут фиалки на я-мале
И хороводят журавли.

И свет по сини расплескавши,
Течёт заря златым ручьём.
Мне всё равно, что будет дальше,
И даже смерть мне нипочём.

Какие могут быть печали,
Когда с небесной высоты
Врачуют ангелы лучами
Ожоги вечной мерзлоты…

И, воскрешённый первым громом,
Сотрясшим каменную высь,
Я-мал, поняв, что он огромен,
Упрямо борется за жизнь.

Книжные полки как длинные-длинные рельсы, —
Нет им начала, и быть им не может конца.
Перечитала Марк Твена, Герберта Уэлса.
Вышла на улицу. Слушаю песню скворца.

Март убеждён: даже камни когда-нибудь тают.
Может, ему и открыла бы карты свои…
Вдруг он поймёт? Книгочеям всегда не хватает
Книжки одной, о единственной в жизни любви.

Сколько бы книг не писалось… В кострах не горело…
Всё-то их мало… И всё-то в них – «что-то не то»…
Самая главная книга, – в лесу зеленеет
Буйной листвой и ветвями попав в переплёт,

Тихо шумит, так что ты ничего не расслышишь.
Ты не расслышишь! Тем более, кто-то другой.
Кроме меня, самой верной, надёжной и лишней,
Напрочь забытой, но ставшей твоею судьбой.

Кроме весны, что тебе даже слова не скажет.
Кроме любви, не узнавшей, что будет потом.
Ты станешь лучше, мудрее и чуточку старше,
Словно молитву её прочитав перед сном…

Главную книгу, про то, что действительно было
В точке скрещения разных как люди дорог.
Я не скупа. Я душою плачу за чернила…
Даже твоей… И не ври, что ты слишком убог.

Бродячий театр. На сцене грустит Арлекино,
Бия себя в грудь говорит про какую-то боль.
Но то, что обычно случается только с другими,
Навряд ли когда-нибудь может случиться с тобой.

Совсем не жалеет свои серебристые струны
И горло дерёт, перепонок людских не щадя.
Всего лишь затем, чтобы ты равнодушно подумал,