Светлана Севрикова - Подранки. путеводитель по бесконечности

А трава зеленее, где нас с тобой нет и не может быть.
Постарайся потом это место под небом найти.
Предположим, что это возможно. Не верь в невозможное,
Что бы там ни случилось, кого б ты не встретил в пути,
Кто бы что ни сказал, – сомневаться не вздумай, что есть оно
Это тихое место, где нет ни грозы, ни дождя,
А трава зеленее, чем та, что шумела над бездною,
В миг, когда эта бездна внезапно всмотрелась в тебя.

Время – художник. А я – парусиновый холст.
Он гениален, и видит во мне перспективы.
Мы понимаем друг друга без слов и без слёз, —
Общие темы, идеи, сюжеты, мотивы.

Мы дополняем друг друга, как радость и грусть,
До совершенства и до совершения чуда.
Кто-то посмотрит, и скажет, что я ещё пуст.
Он, приглядевшись, поведает, что со мной будет.

Он различает едва уловимый мираж…
Проблески будущих контуров, точек и линий…
Он в меня верит. И точит ножом карандаш,
Жёстко скребя остриём по его сердцевине…

Грифель его ядовит, словно жало пчелы…
Больно разит, заражая своим вдохновеньем…
Нет, не морщины, не бледная нить седины, —
Первых штрихов осторожное прикосновенье.

Лёгкий набросок и малопонятный намёк:
Боли в предплечье, мигрени, ослабшие нервы…
Просто он делает фон и крошит уголёк
На полотно одного из грядущих шедевров.

Я замираю, вцепившись краями в мольберт,
Он только начал работу, а мне уже ясно:
Время-художник решилось на автопортрет.
Он гениален, и, значит, я буду – ужасен.

Прут стихи, мурашками по коже.
Строчки в перекрёстки заплелись…
Я шепчу: за что ты его, Боже!
Он поёт: за рифмы к слову «жизнь».

Я молю: О, Господи, не надо!
Я ж его простила и люблю!
Каждый листик проклятой тетради
Молча отдаю читать огню.

Он меня действительно читает,
Бережно листами шелестя…
Извини, но это не сгорает…
И не умирает за тебя…

Полыхает, камни оживляя…
Разве ж это я своей рукой
Так пишу, что ты вот-вот узнаешь,
Что с ним и за что он так с тобой?!

Пусть на ошибках учатся, а всё-таки не путай
Условные понятия с основами основ, —
Отрезок бесконечности, длиной в одну минуту,
С одной шестидесятою окружности часов.

Да, на ошибках учатся. Да, за учёбу платят.
И двоечник, попутавший единожды чуток
Отрезок бесконечности с одной шестидесятой
Вовеки не расплатится за сорванный урок.

Да, опасна. Чуть-чуть и очень.
У тебя двадцать лет училась
Забываться и сниться ночью,
Так как будто бы всё случилось.

Разодрав на цитаты память,
Я сверялась по ним годами,
Разбираясь, что шепчут камни
Зацелованными губами.

Я училась смотреть как небо, —
Ледяным, но палящим взглядом.
Выходя в магазин за хлебом,
Возвращаться с крысиным ядом.

Осторожно назвавшись гостьей,
Оставаться, навек исчезнув, —
Я освоила этот фокус.
Он действительно очень честный.

Я умею теперь сдаваться
Безо всякого даже боя,
Так, чтоб город не догадался,
Что гореть ему, словно Троя.

Да, опасна. Как ветер в мае,
Усомнился во мне? Да что ты!
Ты прекрасно всё это знаешь,
И боишься принять зачёты.

Вот, опять навернулись слёзы —
Без серьёзной на то причины.
Год за годом на годовщину,
Свадьбы, ты покупаешь розы
Для супруги, любимой нежно.
Совершенно не вспоминая,
Что была в твоих играх – пешка
Непроходная.

Прожигая резину как стебли бетон,
Задувая впотьмах вагинальные свечи,
Мы под ваш продолжительный воющий стон
Пробиваемся с боем друг к другу навстречу.

Мы из небытия, с неба, может быть я
Сделал выбор рисковый. И даже нелепый.
Только рок – за меня, только Бог – за меня,
За моё поселенье на этой планете.

Нас не смыть как слюну кипяченой водой,
Нас не высосать узкой резиновой грушей.
Не заклясть бессердечной безбожной волшбой.
Мы бессмертны, как ваши бесстыжие души.

Равнодушный, как серп, сердобольный хирург
Не успеет содеять постыдное дело —
Я прорвусь в этот мир. За меня – демиург.
И послушное миссии женское тело.

Под стенанья старух и проклятья отцов,
Рубикон переходим и рвём пуповины.
И врываемся в мир болтунов и дельцов,
И кричим как Иисус в полумраке овина.

Мы кричим, что отныне планета Земля
Станет нашей обителью, нашим владеньем.
Пусть мой шанс на нуле, пусть он ниже нуля —
Но эпоха горой за моё поколенье!

Не только чёрное и белое, – иных цветов полным-полно, —
Как дети малые, галдели мы, снимая страшное кино.

И, в самом деле, в это верили. А кто не верил, тот молчал,
Что пятьдесят оттенков серого от черноты не отличал.

Не только чёрное и белое! Монеты – жёлты, кровь – ала, —
Терзало разум откровение за гранями добра и зла…

Пестря унылый холст столетия, играл со смыслами гламур,
Не голубой, а фиолетовый… И не коричневый, а бур…

Слепцам, тонов не различающих, очки лиловые раздать! —
Твердил охотник, знать желающий, где фазаны его сидят.

Иной подход. Другое мнение. И с этим тоже можно жить.
…Но кинолентой чёрно-белою над нами камера шуршит.

Иванушка, что хочешь – то твори!
Но только не губи живые души.
Коль нет любви, умри, но не дари
Свой поцелуй болотяной лягушке.

Целуй клопов, червей или мышей,
Коль хочется экзотики изведать.
Но эту, – лучше рот себе зашей, —
Не ешь ни перед сном, ни за обедом.

Не тронь её, оставь её средь жаб,
Голодных цапель и цветущих лилий…
А ядовитой жалостью не жаль.
Тоска её не сделает счастливой.

Целуй принцесс. Хоть мёртвых, хоть живых.
Потешь надеждой Несмеяну, дуру…
А с этой – не шути и не греши,
Не продавай души за эту шкуру.