Александр Стоянов - Знаки бегущего горизонта

Под твоей ногою
божья коровка,
улыбнулось солнце
светом, как подковка.
Из чулка смеётся
надо мной весна,
осень сеет листья —
алая коса.
Башни ранят небо,
словно стрелы Бога,
и проснётся небыль
призраком былого.
На страницах парка
ветер пишет знаки,
в улочках пустынных
ни одной собаки.
В казематах память,
словно паутина,
речка отражает
хоровод утиный.
Чёрным строем крыши
прыгают, как дети,
город-сад играет
между горных петель.
Каменные братья,
кружева бетона,
акведуки ратью
с силой легиона.
Арки их внушают
гордость за былое,
Нотр-Дам взлетает
в небо голубое.
Площади и парки
шествуют, как в сказке,
время задремало,
словно рыцарь в каске.

В шуме волн, под луной
необъятный живёт океан,
белый кит здесь не спит,
необузданный Левиафан.

Его светлый плавник
китобой различал.
– Это он, Моби Дик! —
одержимый охотник кричал.

И смеялся, и плакал
безногий, безумный старик,
костылями грозил, повторял:
– Моби Дик! Моби Дик! Моби Дик!

Сумасшедший главарь
Предводитель – убийца китов
был безумию рад,
не жалел он своих моряков.

Отомстил Моби Дик
и отправил на дно корабли,
утопил он их крик,
как китов убивали они.

Рассказал гарпунёр,
что в гробу деревянном уплыл,
он, счастливчик, хитёр,
свою тайну спасенья раскрыл.

У корабля лицо убитой мухи,
уснул железный змей,
и в темноте сплошной
кряхтят старухи,
что, мол, погибнет всё,
и поделом,
зачем трудиться?
Ведь жизнь
ползёт слепым клопом
под половицей.
Дыра в окне освещена луною,
оземь ударилась звезда —
не жить ей боле.
К чему скользила тыщу лет,
взирая в бездну?
Запечатлит сознанья нить
тот миг помпезный.
А человек бредёт в дыру пространства
в трубе вселенной, и тело мчится ввысь,
и дух его нетленный. А смерть?
Что смерть? Одна секунда.
Нигде не будет он страдать,
и не предаст его Иуда.
Рождённый рисковать
не сляжет на печи,
и унесут его в полёт
крылатые грачи.

Я лечу в этом море плывущих огней,
как пиранья далёких и серых болот.
Буэнос ночес долине и городу в ней!
Буэнос ночес, застывший на мусорке кот!

В старом парке листва облетает в ночи,
там Альфонсо Двенадцатый смотрит
и ждёт,
когда ветры морские рассвет принесут,
он сойдёт с постамента и двинет вперёд.

Чей-то ангел-хранитель поник головой —
это город соблазнов качает права,
спит иглесиа, путника скрыв за стеной,
спят дворцы, растворяясь во тьме до утра.

И, укрывшись ночным одеялом, дома
светят окнами людям, уставшим от дел,
и весёлых студентов лихая толпа
согревает пространство теплом своих тел.

Старый город надменно глядит сверху
вниз
на бетонные башни новейших времён,
и хранит полный список великих имён,
и симфонию солнцу исполнит на бис.

В далёкой, соломенной дали,
где кучерявилось солнце
и тучи паслись стадами,
в девятом миру от оконца,

Сияли там колесницы,
везущие воинство Фреи,
и щурил глаза возница,
от солнца и воздуха млея.

Бежали следом восходы,
закаты и ветер дикий,
играла сама природа
на радуге тонкой нитью.

И осы пели созвучно,
шмели затрубили в голос,
летели все вместе – кучно,
не видя на жёлтом полос.

Деревьев войска большие
качались у ног залива,
погибших ватаги лихие
несли в Вальхаллу огниво.

И Один глядел устало,
на убиенных лицах
растерянность нависала,
как Аз в алфавитных страницах.

Пробитые насквозь торсы
Эйнхерии не замечали,
в их рыжие бороды втёрлись
кровавые раны печали.

Горят золочёные копья
Вальхаллы, что держат купол,
небесный чертог даже ночью
готов принять новых кукол.

И будут там снова битвы,
удары клинков беспощадных,
а ночью придут к ним нимфы
потешить любовников жадных.

И всех их спасёт Древо Жизни,
и мёд из козы, и мясо,
не будет конца их тризне,
как и от смерти спаса.

Там, за рекою скорби,
тоскуют по ним живые,
и не дождётся Один
крылатых своих валькирий.

В Асгарде много солнца,
и радужный мост, и птицы,
но ничего не заменит
им Землю и милые лица.

На лицах родных и близких
радость от встреч-расставаний,
походов далёких и близких,
и свой старый дом со стенами.

Лишь Солнце покинет Землю,
закончатся дикие битвы,
я всем уверениям внемлю,
и жизнь вновь остра, как бритва.

Песок и камень умывались солью,
жевали шорохи, вдыхали синеву,
ночные призраки их нагружали болью,
а утро звонкое съедало тишину.

Небесный цирк светил протуберанцем,
комет весёлых прыгали хвосты,
а ветерок-шалун будил их танцем,
играли в космосе небесные коты.

И хохот лет мозоли их не трогал,
и мост небес на эго не давил,
и не роптал никто, но свято верил,
что кто-то там их ждёт – в конце зари.

В кипящей извести веков
родился день. Твой лик печальный
глядел на нас, и в наш окоп
звонил он ветром поминальным.

Живые поняли, что всё:
пришёл конец, и дни застыли.
И прилетело вороньё
принять участие в том пире.

Конца войны боец не ждал
и крепко Богу помолился.
Врага увидел он оскал,
готов за Родину он биться.

Стрельба и смрад спеклись во Зло,
вокруг гудело и мерцало,
и одеяние его кровавой тенью
в свет упало.

К земле сырой прижался взвод.
Почти никто уже не дышит.
Дрожит, звенит от стали неба свод,
предсмертный крик солдата не услышат.

И вдруг, средь шума и огня,
свинцовый силуэт вещает.
Не камень, и не сталь, и не броня
солдат в атаку поднимают.

Вперёд, ребята! За страну!
За матерей, за жён, за братьев!
Мы скоро победим эту войну,
и будет в этом мире Счастье!

И встал солдат, презрев её,
костлявую с косой девицу.
Он выполнил предназначение своё
и дал возможность нам родиться.

По морю парусник плывёт,
и ветер мачты выгибает.
А где-то там война идёт,
солдат российский погибает.

Задумайтесь! Я вас прошу!
Поймите, молодое поколенье!
Прошу я помнить ту войну,
какие б в жизни ни случались измененья!