Константин Кадаш - Spiegelbilder

Моя тихая-тихая армия
отступает в сторону солнца
не замеченная сильными мира сего
капитулирует перед знаменами
каждого твоего
слова
произнесенного невзначай
Моя тихая-тихая армия
исчезает за горизонтом
нервная аритмия
дыхания
тонкая линия пота
голоса каждого нового
призрака-партизана
невымышленной войны
смешанного с ветром
оглушительным и неподъемным
как страх высоты
пустоты
в сердце в комнате в доме
в мире вокруг
оставшейся после
после-
днего шага
по ту сторону
края
земли

Открой книгу праведников и книгу лжей,
Оставь пару строк для послания коринфянам,
Для их мужей,
Жен, с ладонями теплыми и нежными,
Как руки матери,
С губами опытными, как любовниц губы,
Для крохотных человекоподобных
Собачек, для убийц и копьеносцев, для вшей
В волосах челяди и знати,
Для меня – пару строк в промежутке
Между
Точкой
и
всеми, кто
Любы.

Твои шведские ходики.
Сломанные.
С вечно спешащей секундной стрелкой,
и молчаливо застывшей – часовой;
часы, по которым только и можно было сказать,
что время, пусть неопределенно, но существует.
Вот оно: тощей дробью последовательно вычеркивает
Мгновения чьей-то безымянной жизни.
По вечерам я смотрел на твои расторопные шведские ходики,
Пил скверно заваренный чай,
Гремел ржавыми ключами, давным-давно потерявшими
Свою замочную скважину.
После – шел к вулкану.
Знаешь, если встать спиною к кратеру, лицом на север,
Так, чтобы заходящее солнце едва касалось
Своими теплыми лучами мочки левого уха,
Можно увидеть семейство китов, там, в океане,
У самого горизонта – мелкий пунктир, китобойные судна, —
Можно услышать их медленные песни,
Нарисовать грозовую
Тучу.
Заблудиться.

Красный матрос с белым лицом безусого мальчика,
Так трогательно обмиравшего при первом же звуке Вашего имени,
Произнесенного шепотом настойчивым и пьяным прямиком в губы,
Когда угадать невозможно, чем была эта милая детская ласка:
Прочтением паспорта или же поцелуем
Трепетным-девичьим-жадным и вовсе уж не невинным.
Красный матрос с белым лицом безусого мальчика,
С красным цветком на груди лепестками обнявшим отважное сердце,
Тревожное сердце, схоронившее в себе грозу, усталость громоздкую
От велеречивой вселенской тоски, от сладострастия юных,
От невозможности прикосновения к целомудренной и нежной,
В великие дни октября в палую листву уснувший.

А грошик все звенел-звенел в свинье-копилке,
Когда ты бежала, Алиса, когда ты смеялась.

И вся твоя боль
И вся твоя соль
И все твои бумажные
самолетики
оставленные за шкафом
И все твои языки и губы и
прикосновения все твои
И водяные лошадки
И детские тетрадки
Незапамятные беды
Четверги, среды
И все-все твои
Ангелы боги и
Дьяволята
Крошечные мышата
В такой тесной клетке
И листик осенний на ветке
И медвежонок потешный, и меткий
Выстрел меткий
Выстрел
меткий
=====
Когда ты лежал и смотрел в небо
Оно было синее-синее

То ли змееныши в ямках ярятся
То ли христосы лютуют в чаду преисподних
Мы копаемся в нашем исподнем
В поисках самого сочного мяса.
Ногами гибкими объяли мое лунное тело тираны
Тихонькие смычками тренькают кормчие,
Их лодки качаются в волнах гостеприимного дома
У недостижимого берега жизни. Гончие
Ветра гонят сор из избы
Суставы свои узловатые выставив в стороны
Горло склизкое давится стонами
<<���Глаза черноземом залепить бы>>
,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,
Босоноги, простоволосы
Друг за дружкой стоят родственники
Жаждут свободы, равенства, демократий
Ветовками лиственными своими потрясают
В землю корнями врастают
Но не могут все успокоиться;
По земле шагает ветер,
Косолапыми ступнями неверными,
Зарывается пальцами в дерн и в пепел.
Порывисты присвисты его резкие, стылые…
Я туловком тоненьким застылый
Подле многообразия твоего, природа, подле
Твоей лютой и незлобливой каждодневности
Стою такой человечный и нелепые замыслы строю
И заплаты замыслов на алтарь недомыслия кладу.
,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,.,

Клоун белый и девочка-акробатка
Безработные, без пяти минут жи_вые
Прогуливались с выводком чужих собачаток
Обряженных в вериги, в пальтишки. Пили,
Из обожженных кувшинов, пели песни… точнее,