Владимир Карнаухов - Погрешность. Книга стихов

В огранке небесной дурнушка,
Последней дорогой земля
Её награждала психушкой,
Она улыбалась всегда.
В ней, тоненькой и ясноглазой,
Для всех не кончалось добро,
И если она предсказала,
То счастье за дверью ждало.
Ходили к больнице с цветами,
Ругали беспутную власть,
И сотни людей окружали,
Пушинкой несли на кровать.
Дурнушка опять оживала,
С молитвы воспрянет душа,
И тихо на ушко шептала:
Молитесь и вы, господа.
Крестила прозрачною ручкой,
И хворь покидала людей,
Живинкой владела сподручно,
И всем становилось светлей.
С небесной огранкой дурнушка
Затихла вдруг ясной зарёй,
И все говорили, девчушка
Была непременно святой.

На сброшенном плаще твои противоречья,
Твой гнев из целлулоидных масок,
Я признаю, что вычеркнутый вечер,
Как орган воспалённый для острасток.
Но только не кидайся сапогами,
Не зли судьбу и не стреляй в упор.
Пусть что-то остывает между нами,
Но всё затаптывать не надо в грязный пол.
Мы надкусили горькие плоды,
Где вечер безрассудство нам пророчил.
Да, начал я, но подхватила ты,
И колдовские ты открыла очи.
Мы виноваты, что теряли верность,
Твой танец непокорный на крови,
Раскинул всю тебя на грешность,
Раздел тебя на сувениры тьмы.
До перемен дотронемся с обидой,
Я приготовлю кофе, ты ложись,
Оставь свой яд на полочке, змеиный,
А я – прощение, в котором наша жизнь.

Газетный вечер серый, серый,
Дороги строчками легли.
Корреспондент статьёй умело
Дом редкий вырвал из петли.
Там сквер зелёный тихо жил,
Его уже с землёй сравняли.
Булгаков часто там ходил,
И что-то всё в тетрадь писали.
Кругом истерзанная память
И наших рук бесчеловечность,
Мы можем беспричинно ранить
И безрассудно изувечить.
Любой российский уголок,
Пропетый именем известным,
Кричит, чтоб кто-нибудь помог,
Чтоб не купил барыга местный.
Газетный вечер серый, серый,
Дороги строчками легли,
И улицы бегут несмело,
Чтоб только их уберегли.

Неизвестность – твой конёк,
Скинув лёгкие одежды,
Прилетаешь на денёк
И становишься волшебной.
Я любуюсь твоим светом,
Кожей бархатно-упругой,
Как контуженный при этом
Бью нечаянно посуду.
Пианино – сладкий голос,
И зелёные глаза,
Ты мой не открытый космос!
Ты безвестная звезда!
Я в закладе светлых истин
Ворошу свой мозг сравнением
И заправским шахматистом
Ставлю мат своим сраженьям.
Только вновь твои одежды
Зашуршат скользнувшей тенью,
И денёк, уже прошедший,
Лишь оставит впечатление.

В моей душе стихи загрустили,
Книжный червь, забрав свою вечную мудрость,
Перелез в уплотнения другие,
Чтобы грызть чью-то новую глупость.
Я не каюсь известной мне птице,
Что поэзией кличут веками.
Только некоторым бы синицу,
А другим – в высоте журавлями.
Как в нескладное хочется верить
И писать своим собственным миром,
Не раздумывая ответить,
Косяку быть дверному кумиром.
Серым волком иначе завыть,
В одиночном своём измерении
И попробовать полюбить,
Как своё, незнакомое пение.
Как же выдохнуть тяжкую думу?
На огрызок вчерашней газеты,
Где опять я не много побуду
Никому не известным поэтом.

Есть принцип у неба
Заламывать руки.
Дать сдохнуть без дела
Иль брать на поруки.
Иль с северных окон
С холодным приветом,
Иль с южных, заскоком,
Горячим ответом.
Где выдаст поверенный
Странную ксиву,
Любое безвременье
Роет могилы.
И всё, что положено,
Всё за спиной,
Ваш скарб придорожный
И баба с косой.

На подоконнике горячих лет
Горшки событий расцвели внезапно,
На перегное выращенный бред
Бутоном лжи покачивает властно.
Всё поливали чёрною водой,
Лихие ветры сквозняком сопели,
И обвязались легкою спиной,
Колючей проволокой побеги.
Тщеславие – творение людское,
И названные так цветы
Упали в племя молодое
За грош от стартовой цены.
Подняли шум деревья у окна,
Их попилили НА-НА-человеки,
И сколотили с криками «УРА»
Невиданный доселе гроб столетий.

Не наступай на пятки, время,
Так тяжёло идти порой,
И созревающее племя
Победно шествует за мной.
Взаимосвязь темнее ночи,
Столпотворение в умах.
Я так, прошедший между прочим:
Они летят на парусах.
Без багажа куда как легче,
Быть ветрогоном на горе
И гнать беспроводные смерчи
В моей потрёпанной душе.
Я всё-таки ещё взволнован,
Пропущенный через совдеп,
Пропущенный через такую кому
Демократических утех.
Я русский дед, плясать хочу!
Ещё под русскую гармошку,
Ещё я русскую приму,
По-русски так же, на дорожку.

По жизни зайцем ты проехал,
Как безбилетный пассажир,
И завораживающим смехом
Ты отвлекаемо шутил.
Ты думал кончится поездка
И, сэкономив мелочь дня,
Ты снова сложишь под газетку
Своё возлюбленное «Я».
Ты потирал свои ладони,
«Как ловко я их всех надул»,
И неизменно был доволен,
Что жизнь опять ты обманул.
И постепенно зарождался
Осадок мнимого покоя,
И вот однажды ты попался,
Прихваченный в своём походе.
Сломалась жизнь, и под газетой
Твоё возлюбленное «Я»,
Придерживаясь за стены века,
Сползало в пропасть бытия.

Под белы ручки весна меня уводит,
Последний месяц я как-то не удел.
Она пришла и новое находит,
Мой заполняя умственный пробел.
Её приход, как царства на престол,
И коронация уже попозже, в мае,
Когда взмахнёт весёлый дирижёр
Под музыку весь белый свет вещая.
Тогда она от своего величия,
Благословляя наш земной вертеп,
Подкрасит красками жилища
И поснимает внутренний запрет.
Мне также выпадает интерес
И открывать несвойственные виды,
И целовать, как прихожанин крест,
С словами: «Господи, помилуй».

Ваш бред – вакансия на плахе,
И буйство резче откровений,
И личность ваша держит в страхе,
Пока ещё Вы в поле зренья.
Признание уже в застенках
Гуляет сквозняком обширным,
И гордость с честью человека
Не давится железной ширмой.
На амбразуре ваш живот,
Им в наказанье вашей воли,
И каждый со значением бьёт,
Зверея от пролитой крови.
Уже душа из тела вышла,
В углу, не понимая, ждёт.
Входить обратно еле слышно
Или лететь уже в полёт.
Так, и очнувшись на бетонке,
И зная смертный приговор,
Вы вспоминали о девчонке,
В Коктебеле, что сбежала с гор.