Сергей Пахомов - Известь

Вознаграждением за то, что сел в тюрьму по воле божьей:
Донецк. Аэропорт (АТО) и рожа, с миною расхожей.
Мой Бог – в окопе. Их – нигде (Я знал похожие пространства,
Где Бога нет, где на звезде – вокруг – кровавое убранство).
Мы вспоминаем о былом, когда нет смысла в настоящем,
Лишь смерть (озвучена кайлом) да простынёй обитый ящик.
До ловчих пуль мне дела нет, к ним привыкаешь, словно к осам
(Так в детстве я носил обед отцу игольчатым покосом)…
Фантасмагория души, её глухое превращенье
В огонь, таящийся в глуши, в огонь, мерцающий отмщеньем.
Месть стимулирует вражду, проточа дух, как в день весенний
Ручей, томящийся во льду, приобретающий теченье,
Точит сугробы… Коробок – чей приплывёт быстрее в гавань,
Где свет надежды волоок, где вербы восклицают: «Аве
Мария!..»? Надо проползти сквозь толщу мёртвого бетона,
Где воздух так зажат в груди, как сыновья Лаокоона
Морским чудовищем… Хлопки, низколетящие трассиры,
На расстоянии руки – воронок воющие дыры.
В колючих лаврах лагерей идём отцовою дорогой,
Не видя слёзы матерей и руководствуясь – не Богом.

Пространство и время, где сходят с ума,
От чёрной сумы зарекалась тюрьма
Вселенной…
Где не было брода, уродлив – замри! —
Курсировал отблеск иконы Кюри,
Нетленный.
Что с воза упало – пропало в ночи:
Упали дрова прогоревшей печи —
Угарно.
На то и карась, чтоб рыбак не дремал,
Май-месяц и месяц из тучи (Непал)
Не парно,
Ознобясь, сползали, как с воза дрова,
Рука и река, не попав в рукава,
Как дышло в оглобли,
Запутали складки ночных камышей,
Как вши шевелюру – гоню их взашей,
Озлоблен.
Со скоростью света спасалась душа,
Пространство и время астрально круша,
Но поздно.
Кометы, планеты, квазары, миры
Глотало исчадие чёрной дыры…
И звёзды!

Произрастает одинокость в моём несведущем саду.
И неба дёготь, ветра копоть – как пребывание в аду.
Мой занимательный Гораций (круги от камня по воде),
Ублюдок – пачкой ассигнаций висит, с отрезанным муде.
Насильник. Это мне понятно. Чем проститутка не права?
По телу гнилостные пятна, стекает кровь на рукава.
Весь мир сосёт попеременно… К чему я? Просто бабу жаль.
Твой ад и мой одновременно скрывают нежную печаль.
Отмечу: зрелищно и скучно. Я, древний ужас ощутя,
Судьбой поэта злополучной, как неотлучное дитя,
Насытился… Пойдём в беседку, куда нас Данте поместил,
Где есть соседи, не соседки…
– Сафо?
– Однако насмешил…
– )))))))

Мансарда белых снов, суть сна потустороння,
Невзрачная луна ребрится, как бордюр,
Докучливая ель елозит, словно сводня,
Фальшивит иногда кузнечик-Азнавур.
Я обретаю звук, бродя в других угодьях,
Я низвергаю слух, толпясь в иных краях,
Где я стяжаю дух, где промыслом Господним
Кормлю своих детей: харчевня на паях.
Я думал заложить свой пай за вдохновенье,
Но ловкий компаньон меня отговорил:
«Не стоит ни гроша твой дар, лишь самомненье,
Которым я тебя с лихвою одарил.
А так бы почивал на лаврах и левкоях,
Не убирал бы сад, не шкрябал щёткой медь…
Сиди себе, грусти, мне жалко нас обоих,
Но надо бы ещё Иуду пожалеть».

Варфоломеевская ночь. Горит заря крестообразно,
Земля, разодранная в клочь, уныло собирает пазлы:
Приставит долу – теремок, а к озеру – причал скрипучий,
Камыш… Я знаю назубок, куда переместятся тучи
Посредством ветра. Круг луны (сравню его с гончарным кругом)
Вращается, озарены стога над разношёрстным лугом.
Я – протестант. Оконных рам кресты – в сиянии размытом —
И мой ночлег, и тарарам убийцам выдают открыто.
Кроваво-красные плащи осин мелькают возле дома,
И подбираются ключи, и поджигается солома.
Я жду, когда они войдут, как шпаги, обнажая ветви…
И сердце, скрученное в жгут, проткнут, и вырвут незаметно,
И пустят по ветру, как лист. Покорно закрываю веки…
А сердце – по ступеням вниз – под свист безудержный: «Ацтеки!».

Молчат эдемские сады,
Кусты терновника и лавра,
Звезда Офелии, тень мавра
Благоухают, как цветы.
В аду попархивает снег,
Дант и Гораций – в первом круге,
Уединившись на досуге,
От скуки жарятся в «блек-джек».
Замедлен Стикс, где полудико
Храпит Харон. На полпути
Морфей окутал Эвридику,
Зевает Цербер взаперти.
В подлунном – тайнопись восхода,
Кемарят птицы на столбе,
Смерть с упоением поодаль
Спит, неприметная толпе.
Укрылось эхо на просторе
Росой курящихся равнин,
Молоковоз, оттараторя,
Заглох без видимых причин.
Беззвучье – нежное до жути,
Клюют пролётами мосты,
Валун царит на перепутье,
Колодец в рот набрал воды.
Как рыба, нем собор облезлый,
В гробу безмолвствует истец,
Его душою бесполезной
Обескуражен Бог-отец.
Запахло выпивкой и снедью,
Над ямой высится бугор…
Через чистилище – к бессмертью —
Приносит ангел приговор.

Аспазия, труднодоступный холм —
Последнее из дальних путешествий…
Белеют за холмом отары волн
Под неусыпной розгою созвездий.
Аспазия, простынешь на ветру,
Присядь к огню, гудящему как улей…
Аспазия, дай ноги оботру:
Не смеет обзывать тебя грязнулей
Урания… Дитя моё, прочти,
Что друг твой нацарапал на табличке:
«Ре-чи-та-тив».
Не пойманный, с поличным,
За кражей Олимпийского огня,
Бог-Прометей, как видишь, перед нами…
Аспазия, ты выйдешь за меня,
Философа, побитого камнями?
Аспазия, до спазм, до хрипоты
Люблю тебя… Твои стопы омыты,
Как первые весенние цветы,
Слезами ускользающей хариты…
Аспазия, ты дремлешь? На горе
Пан горлодёрствует, вакханок созывая…
Аспазия, я сильно постарел?
Аспазия… Аспа-зи-я… (зевая)…

Аспазия… я шорох слышу там,
Где луч зари ресницами захлопал…
Я говорил: не верь своим ушам,
Как я не верю в честность Пенелопы.
Аспазия, от ругани богов
Тот выиграет, кто не суеверен…
Я отойду собрать немного дров,
Как вскоре отойду на тёмный берег,
Где неподкупный властвует Харон,
Где я – как вор, не пойманный с поличным…
Ты не печалься после похорон
И отошли в Фессалию таблички.
Аспазия, ты выйдешь за меня,
Поэта, превзошедшего Софокла?
Аспазия, достаточно огня?
От утренней росы насквозь промокла
Туника… Украшенья не забудь.
О, юная… о, дивная Даная!
Как вздрагивает старческая грудь!
Аспазия! Аспазия… (вздыхая)…