Александр Беляев - Плащаница. Мистические поэмы

Туда неведомою силой
Влекло как в маленький Мальстрем,
Как будто помощи просило
Дитя под градом черных стрел.

Но взор увяз в теснине душной,
И бесконечно длинный свод
Стал неожиданной ловушкой,
Безмерно вытянув проход.

Не жар, не холод – загустенье
Пространства сжатого в тоннель,
Отняв свободу ощущенья,
Сознанье втягивало в щель.

Я брел – и странная двумерность
С бесперспективностью пути,
Где бесконечна лишь линейность,
Где нету неба и светил,

Гнала вперед сквозь тьму тоннеля.
И сатанинским торжеством
Нить запредельная звенела,
Сжимаясь в страха липкий ком.

Но вдруг, в какое-то мгновенье
Явили слабость силы тьмы,
Души коснулся пух сомненья
В несокрушимость их тюрьмы.

Ткань виталического тела,
Утратив форму и объем,
Вначале робко, неумело,
Затем безудержным ключом

Пронзило свод твердыни ада,
Чтоб вновь соткаться на свету
Вблизи заброшенного сада
На шатком, узеньком мосту.

Ничто вблизи не предвещало
Каких-то новых козней тьмы,
И все же чуточку смущало
Преобладание сурьмы

В оттенках неподвижной флоры
Средь расползания теней,
Где монотонные повторы
Тревожно гасли в пелене.

В три шага одолев дощечку,
Поднявшись на покатый склон,
Венчавший узенькую речку,
Я вдруг услышал тихий стон,

Звучащий из сурьмяной массы
Стогообразного куста
И были скорбны и неясны
Два слога жалобы: «устал…»

Я видел: что-то изменялось
В моем обличье. Ткань одежд,
Дымясь и тая, испарялась,
Как влага слез на стрелах вежд.

Я был охвачен наготою
И алым пламенем стыда…
Так лишь за смертною чертою,
Пред ликом Божьего суда

Возможно, вспыхивают души
Пред немотой небесных врат.
Когда оставлен и разрушен
Непрочный храм земных услад

И смыта ретушь лицемерья,
И вся мирская шелуха,
И обнажен для лицезренья
Весь неприкрытый срам греха.

Я вглядывался в темный остов,
Сухой, безлистый, мрачный куст.
Он был как вечность над погостом,
Как символ воплотивший грусть.

Он состоял из черных терний.
Объединенных вкруг колец,
И веял мукою безмерной
В клочки разорванных сердец.

Он звал в шипов своих объятья,
Чтоб на лоскутья разорвать
Ткань виталического платья,
Астрала целостность разъять,

Затем сживить для новой муки —
И так по кругу, сотни раз…
Но чьи-то ласковые руки
Прервали тягостный рассказ,

Вернув оставленному телу
Его покинутый витал…
Пространство тоненько звенело,
Вновь расщепленье… темный зал…

Меня влекло, как будто в сети
В почти невидимый провал.
Уже не шел, но плыл, и светел
Был контур рук, лица овал.

Вокруг – один лишь мрак звенящий,
И ощущенье липких стен.
То зал, то узкий длинный ящик,
То ожиданье жутких сцен

Нечеловеческого действа.
И все – лишь ощупью, чутьем
Каким-то новым, словно место
Глаз занял цокольный разъем

Питанья чуткого радара,
Что знает – кто сокрыт и где.
Готовя силы для удара…
Но вскоре сумрак поредел,

Как осветляется стремнина
Реки. Когда осядет муть
И видишь лишь наполовину,
Покуда нечему блеснуть.

Я видел зеркало. Узорен
Был палисандровый багет.
Но зримым образам не вторил
Его скупой сребристый свет,

Сочащийся со дна инферно,
Не отражая ничего,
Лишь плоскость зыбью эфемерной
Трех расходящихся кругов

Манила в это зазеркалье —
И я противится не мог,
Нырнув в пульсации мельканье.
Как нож в дымящийся пирог,

Но угодил лишь в шлюз отвесный,
Бездонный лаз в глубины тьмы.
Аморфной тенью бессловесной
В едва намеченный размыв.

Я падал, как в ночи снежинка,
Не увлекаемый ничем,
Где нескончаемость кружила.
Не смея грезить о свече.

Не просто в бездну погруженье —
Я падал в темноту себя,
Теряя формы обрамленье,
Туманом ужаса клубясь,

Затем в какое-то мгновенье
Исчезли время и объем.
Все спрессовалось в ощущенье.
Что я – стоячий водоем,

Нет, просто плоскости поверхность —
И в ней распластан мира миф…
Лишь обезличенная серость
И бездыханности разрыв.

Быть может, здесь дремала вечность.
Быть может – краткий зыбкий миг…
Вновь сердце замерцало свечкой
И тяжесть адовых вериг

С меня упала, словно небыль.
Увидев выступы в стене
Я быстро стал взбираться к небу,
Что голубело в вышине.

А вслед как будто дуновенье,
Летели вещие слова:
– Сюда сойдут жрецы безверья.
Покинь посмертья острова.

Как тяжело слова ложились,
Но в каждом звуке пела плоть,
И каждый штрих предметно-жилист,
Как сквозь контрастное стекло
Был виден. Разве в том лишь дело,
О чем? Не мне, не мне судить,
Ведь что-то главное звенело
И пела бездна позади.

Хватало ль силы разобраться
И углубиться – стыла кровь,
Когда в неведомое братство
Невыносимо тихий зов
Намеком таинства являлся
В неуловимость свечи.
В почти неслышном ритме вальса,
Котором тишина звучит,
Который… кажется не знаешь —
Им жив ли, он ли жив тобой,
Которым трепетна звезда лишь,
А утром – небо голубо,
И в странных бликах плавит солнце
Прозрачной птицы мыслевзмыв,
И все в природе остается,
И создается новый миф…
…………………………………………….
А иногда он сна глубины
Значеньем сути осенял,
Кривлялся в танце Арлекина,
В устах бубенчика звеня
О том, что даже дичь больная
Лишь мудрым зрится до конца,
Как бы нечаянно вживляя
Рубины в исповедь глупца.
И смутный абрис цвел сквозь накипь
И облекаясь я ясный звук,
Лепил невиданные знаки
Прикосновеньем светорук.
Казалось: только шаг, усилье,
Все прояснится, оживет —
И то, что на плечах носили
И то, что прячет темный грот.
…………………………………………………
Нет, не покой, я полон звуком
Затрепетавшей тишины,
То нарастающим и гулким,
То дуновением весны.
Как будто долгое молчанье
Глухие стены пустоты
Крушило с яростью отчаянья,
Страшась в безмерности остыть.
И, насладившись первым тоном
Дремавшим в таинстве глубин,
Тем, что вначале было – Словом,
Оно запело от любви.
Сперва струной, затем аккордом,
Затем хоралом мыслесфер,
Стремясь излить размывы в форму,
Придать бескрайнему размер.