Сергей Филиппов (Серж Фил) - Аист. Абсолютно правдивый роман в стихах

Как пропали птицы бело-чёрной масти,
Так порвалось счастье хрупкое на части,
Не прикрыло кожей свежею болячку,
Не пошла жизнь – похромала в раскорячку!
Где-то аисты те двадцать лет пробыли?
Очень многим род, наверное, продлили!
Прилетели, но не просто, мол, вернёмся
А, как будто видя: мы без них свихнёмся!
Вот, красавец, гордо по полю шагает,
Клювом-шприцем словно землю прививает,
Может, лечит он её больное тело?
К нам вернулся аист, значит – будет дело!

На высоком берегу по-над рекою,
В негустом столпотворении сосновом,
Где стоишь так близко к жизненным основам, —
Место лучшее сердечному покою.
Предки наши пусть темны, но много знали, —
Их прогресс ещё научный не испортил
И компьютерный жучок умы не скорчил! —
Под погост места душою выбирали!
И в местах тех удивительно сливалось:
Скорбь о близком, неожиданность утраты
С тем, что сам ты ляжешь в землю тут когда-то,
Но не страх в душе, спокойствие рождалось.
Каждый будет тут когда-то новосёлом,
Так не скалься, присмотрись к своей квартире,
Мы всего-лишь гости в этом чудном мире,
Потому и в настроении весёлом.
Там, за гранью, нет весёлости, поверьте,
Правда, скорби и печали нету тоже, —
Горечь слёз ненужных лить совсем негоже
У себя в дому, в ином, пускай, он свете!

Я на кладбище душою отдыхаю,
Мне её как будто гладит кто рукою,
И, отдав себя в объятия покою,
Я о жизни и о смерти размышляю…

Ну-с, довольно нам бродить вокруг да рядом,
Философский камень грызть, ломая зубы,
В мир потУсторонний впяливаться взглядом,
И без нас его, дай срок, пробудят трубы!
Что ж, пора свести с героями знакомство,
Посмотреть им в лица и, конечно, в души, —
Да простят они нам наше вероломство! —
Так вперёд, раскрыв сердца, глаза и уши!

У могилки, коей дарит тень рябина,
Два задумчивых сидели гражданина,
Не печаль у них на лицах, но серьёзность,
У того, что потучней, в руках нервозность.
Он тяжёл своим лицом, дороден телом,
Щётка усиков под носом загорелым,
Взгляд зелёных глаз тревогу выражает,
А язык сухие губы увлажняет.
Тот, кто рядом с ним, пониже, похудее,
Неказистою бородкою владеет,
И в лице его серьёзность посильнее,
Знать, покалывает что-то в нём больнее.
С невысокой, бронзой крашеною стелы,
Улыбался морячок, по виду смелый,
Несомненно, симпатичный, в бескозырке
С неразборчивою надписью на бирке.

– Может, вмажем по глотку? – вздохнул дородный, —
Ждать – воистину тяжёлая работа!
Я ж с утра непохмелённый и голодный,
А Танталом быть мне, Саня, неохота!

Бородатый, взгляд со стелы не снимая,
Лишь плечом пожал, потом сказал без чувства:
– Неужели жажда сильная такая?
Что-то, Лёнька, на тебя смотреть мне грустно!

– На фига смотреть? Тебя не заставляют,
Вот ведь чёрт, все знают, что мне в жизни нужно!
Все на правильную тропку наставляют,
Благородство из себя давя натужно!

– Не учу тебя я, ты же не ребёнок,
В сорок пять учить, что лбом сдержать цунами,
Сам прекрасно знаешь, что от пьяных гонок
Не прибудет ни в умишке, им в кармане!

– Хорошо, пускай мозгами я калека,
Ну, быстрей загнусь – скорей с Серёгой встречусь,
Это лучше, чем нудить, как вы, полвека!
Ладно, выпью я, а то ведь обесцвечусь!

Лёнька влил в стакан чуток, потом добавил,
Посмотрел на водку, дёрнулся плечами,
После внутрь себя в один глоток отправил,
И из глаз довольство вытекло слезами.

Сашка краем рта лишь грустно улыбнулся,
Наблюдая Лёньки Удовлетворенье,
Пред могилой руки вздел в недоуменьи
И, сказав: – Вот так, Серёжка! – отвернулся.

Правый берег виден был, как на ладони:
Изумрудный коврик в жёлтом окрапленьи,
Там паслись две-три козы, овечки, кони…
Пара аистов шагала в отдаленьи.
Сашка видит их, рука рвёт с треском ворот,
Тот, которого и нет, но как он душит!
Забивает гвозди в темя сердце-молот
И спокойствие души нещадно рушит.
Высох рот, глаза же влажно заблестели,
Мысли вьются в голове, как рой пчелиный,
Изливаются наружу дрожью в теле,
Будто Сашка, а не Лёнька пленник винный!

Лёнька друга состоянье замечает,
Взор довольный свой на берег направляет,
Но довольство гаснет, как искра на взлёте,
Побуждая Лёньку к умственной работе:
– Это аистов там, что ли, ходит пара?
Или глюки, не спросясь, залезли в глазки?
Ну-ка, Сань, потрогай лоб мне, нет ли жара?
Если нет – всё это выдумки и сказки!

– Нет, не сказки это, Лёнька, и не чудо,
Это – знак, нам явно кем-то подаваем,
Неизвестно, для чего, да и откуда,
Но, быть может, это скоро мы узнаем…

Лучше детства может быть одно лишь – юность!
Так она и есть чуть взрослое, но – детство!
На умы не скоро, ох, не скоро мудрость,
Поселившись в головах, окажет действо!

В самом чудном месте шарика земного
Шустрый Оредеж, как гончий пёс петляя,
Скалы красные упорно подмывая,
Тонет в Луге, чтоб тотчас родиться снова.
И потом они вдвоём, легко и ровно,
Катят воды вдаль, солидности добравши,
А, войдя в залив и частью моря ставши,
Вдруг угаснут, окунувшись в дрёму словно…

Десять первых лет Серёжки пролетели,
Как во сне в пуховой шёлковой постели —
Без каких-то ярких, сочных впечатлений,
Без счастливых и печальных потрясений.
Да какие потрясенья в эти годы?
Ну, быть может, только собственные роды?
Но, по счастью, шок, что мы переживаем
От рожденья, он навечно забываем!
Но ещё такого в свете не бывало,
Чтобы горе хоть кого-то миновало!
Пусть оно имеет разные личины,
Но приходит к нам отнюдь не без причины.
И себе иммунитет мы прививаем
Тем, как с этим, первым, горем совладаем,
И идём по жизни: в ком-то радость, бодрость,
Ну, а в ком-то равнодушие и злобность!..

Шёл Серёжка на рыбалку ранним часом,
Солнце только в мир взглянуло сонным глазом,
Воздух сочен, свеж, без капельки изъяна,
Изумруд травы под простынью тумана.
Пять минут ходьбы, и вот родная речка,
Вот заветное уловное местечко,
Здесь всегда плотва голодная шныряет,
Всё, что ей ни кинешь, жадно заглотает.
Звучны в заводи тенистой рыбьи всплески,
Пальцы рвут в азарте тонкий волос лески,
На крючок насажен жирный вкусный шитик,
И Серёжка замирает, как в забытьи.
Глянуть сбоку, он не жив, ну точь – картинка,
Но, вот клюнула кровавая гусинка,
И картинка моментально оживает
И Серёжка ловко рыбу подсекает!
Красногрудая, блестящая плотвица,
Не успев, наверно, толком удивиться,
Через миг уже тоскует на кукане,
Философствуя о жизненном обмане!