Баррель Оак - Случайные письма

Где в ровно стоящем стуле

Не видишь покой, – но только

Под виселицею стойку.

Стоя в дворах, камнем вымощенных,

Растираю блестки редкого снега

На пальто. Под фонарями и звездами

Хочется сказать о том, что вымещено

За пределы слов.

Сдавлены грунтом мои деды. С ними

Нетленны как кости – пуговицы,

Может, часов золотой овал – кто уже помнит,

Что в вечность клал.

Не фараоны, и не описано,

Что, уходя, оставлять на палубе

Красных корабликов, лежащих, высунув

Звездочки на жестяных обелисках.

И рассказать о каком-то Я,

Жадном и скучном,

Не много смысла.

Я хоть не вечен, и Я обвисло

Складками с ребер и с мозга мыслью —

То ли мне будет еще казаться…

Но мне приятно себя касаться.

Знаю, что есть уже где-то камень,

Рядом с которым я буду годы —

Все мои складки, все то, что роды

Матери мне на дорогу дали,

Все до костей —

И восторг печали

И островки прогрессивной мысли.

Приуменьшаю свои детали

Ради размытого в пятна смысла.

Перевожу от минуты стрелку

В сторону моря и где-то солнца,

Скрытого морем. Давно превысил

Точность метиогидроцентра

Круг в кожуре серебристых лысин

Звезд и планет. В гороскопах карма

Вьется меж циркуля и линейки.

Все опустели мои скамейки.

Скоро, возможно, стрела Амура,

Или иная стрела какая,

Пробуя прочно вонзиться в тело,

Вдруг ощутит, что оно – халтура,

Что невозможно попасть в пустое,

Как невозможно в стакане спрятать

Синего неба желе густое

И февраля золотую слякоть.

Я иду, скребя каменной крошкой космос

Отражающих звездные дали луж.

Что-то мною забыто, а что-то просто

Мне не хочется помнить. Как сын и муж

Я копался в песке и в опавших листьях,

Я грубил и думал, что я свободен,

Я листал страницы о чьих-то жизнях,

И читал на собственных слово «годен!»

Я искал внутри, и искал снаружи.

Что-то если и не понять – запомнить

Я старался. Шарфом и перчаткой стуже

Отвечал. Своевременно сдать, оформить,

Оплатить, замолвить, подъехать, выпить,

Указать, помочь, позвонить, проверить…

…а теперь с разжатой ладони ссыпать

В темноту, оставив, пожалуй, – верить.

Засыпая порою в мечтах о блуде,

Просыпался, зная о том, что – было.

И рассвет ласкал полукружье груди.

Расставаясь, душа неизбежно выла.

Я скользил в повороте, рискуя выбыть

Из процесса движения. Под бинтами

Я расчесывал рану. Сложив всю прибыль,

Что осталась, растраченную двухстами

Заливал, орудуя как закуской

Ядовитым дымом. Ломал и строил.

Приводил себя я в шестое чувство.

И пока далек еще от покоя.

I

Невозможно объять необъятное – с чем здесь спорить?

Чрево, хоть выверни, есть не победы флаг,

Но лишь пути, отпечатавшим влажный след,

Следствие. Кажется, много лет,

Сложенных накрест с длиной пространства,

Я не писал тебе. И это суть ответ

Ненависти моей к совершенью странствий.

II

Время идет. К годам прибывает снег —

Не столько вершин, но тротуаров, в лучшем —

Заломленных кепкой откосов крыш;

И вычитания рокот в стадах идущих

От суммы сцепления жмущихся к телу тел,

Теряется в их многоголосой гуще.

III

Местность, не располагающая к прогулкам:

Что ни шагни – борозда… но кость

Та же, что белой когда-то трубкой

Ляжет сюда, веруя в прочность мышц,

Стынет в прыжке. Я твой вечный гость

В этом пространстве – пустом и гулком.

Взгляд ложится на вещи, на себя самого —

В ряду же. Рассеченные гранью дужек

Толстостеклых очков, недужат

Под снегами деревья. О

Переменах поверхность пальцев

Грезит – чтоб навсегда сменить

Ощущение камня, нити, холодной влаги

На твою, оттиснутую в бумаге,

Кожу. Как способность беззвучно выть

Нам дана алфавитом, равно

Нам дана не сочащая кровью рана.

Если можно в песках хранить

Города, то, наверное, как-то можно

И на выжженный вместе с мышцей

Шаг, которого шорох слышится,

Наложить печать безвременья – ложный

Бросить след опустевшим ложем.

Нарастаю кольцами год за годом:

Сын, отец и муж. Только вот до Духа

Не дошел еще – но осталось время.

Подо мною сухими корнями тлеет

Череда имен – от отца и деда,

До когда-то жившего в львиной шкуре

Папуаса с хитрым прищуром глаза —

Поколений триста до унитаза.

Расслоился соленый в отсветах берег

Океана, который с другого края,

Серебренный льдинами, преломляет

Тех же солнца лучей красноватых пальцы.

Мой баркас летит на закатном паре.

Мне не видно волн, я боюсь остаться

В темноте посреди этой древней лужи,

Хоть моя душа и ее не уже.

Ветер спит в камнях. Мы идем на пристань.

Доберусь до дома – зажгу все лампы.

И в таких огнях самодельной рампы

Сам себе сыграю про белый город,

Размотавший с обрыва дороги в море,

Наказавший себя под палящим солнцем,

Зачехливший себя на три пальца пылью,

Но не сдавшийся ни на крупицу гнили.

Ты мне пишешь что-то – от раза к разу.

Отвечая тебе, на свои вопросы

Я пишу ответы, твои не помня.

Полагая симметрию отношений —

И твоих источник в тебе решений

Ясно вижу. И так бывает,

Что, вонзаясь в воду до мира края,

Мост рассвета меня на ходу встречает.

Говорят, океан не болит о прошлом.

Я не верю. На дне, уперевшись в сланцы,

Корабельные мачты должны же ранить

Его брюхо, каким бы ни бЫло жидким.

И не может не скрыться хоть где-то память,

Даже если не больше цветной открытки.

Часто думал об этом в три первых года —

И забыл – такова уж моя природа.

Со времен, о которых ты тоже помнишь,

Я стал больше моря бояться неба.

Под кормой, и правда, лишь километры —

А над мачтой, засевшей в баркаса теле…

Перепутались сети, и на задворках

Я сижу часами, не помня даже,

Что находка, а что пропажа.

Опадает лист на мои колени.

На скамейке рядом пустая чашка.

Под деревьями сам себе вижусь веткой,

Напитавшейся черным густым чифирем.

Не готов посмеяться еще над миром

(Но уже, похоже, не за горами).

Осень скоро накатит. Ее дарами

Поделюсь.

Луч проходит углами рамы,

Мотыля оглушив в промежности

Бурых стекол. От панорамы

Тянет мускусом тел и нежностью

Разогретой подошвы, жаркого

Вдоль асфальта идущей, шаркая.

Циферблат отражен в кивающем

Капюшоне заката. Выклевав

С циферблата секунды, кратно

Вторит поезд гудком, обратно

Отрезая возможность броситься.