Майя Артурова - Молох. Стихи

Рука чужая в плач ребенка
Влила чернила бытия.
Из этой ниточки из тонкой
Взошла на свет душа моя.

Тогда все небо было черным,
В ушах кипела песня волн,
И шторм – сварливый, непокорный —
Тянул в морскую воду чёлн.

Мой друг в гостях, уже подвыпив, стал
Какой-то деве рядом представляться:
«Арийской расы. Имя – Шпрингфельд Карл.
Живу на Westly, 30. Возраст – двадцать».

Был бел, хотя уж шнапса одного
Хлебнул на дне рожденья девять рюмок.
Девица же, притворно ничего
Не слыша, чуть прищурилась угрюмо.

Она-то знает: улыбнется лишь,
Как будет время роз и Купидонов.
Потом «Прости» прошепчешь, убежишь,
Останется с ребенком. Пустозвонов

Она не терпит (мысли довели!)
Как янки ненавидит ураганы.
И если все бы так себя вели,
То не было б и тысячи романов.

Был слабым я, тщедушным от рожденья,
Болел подольше, тяжелей других.
Так редко мне давалось наслажденье
Играть на воле! Постепенно тих,

Смолкал, от их стандартов отчуждаясь,
Критиковал все, как старик-брюзга.
Я счастлив был, во сне уединяясь,
А утром – школа, перья и розга.

И не было ни друга, ни подружки!
Я плакал. Только в спальне утихал,
Где лебедями белыми – подушки,
Перин сплетенья, ватных одеял.

И обожал я наслаждаться скорбью.
Все тело так в конвульсиях тряслось,
Я голову, глаза закрыв, вниз горбил…
В больницу, правда, не хотел – пришлось.

А в темноте ко мне брели виденья
Из памяти и дерзкой старины.
На старых занавесках пели тени
Под свет далекой странницы-луны.

Но утром хуже. Скрип поганой койки,
Инъекция….Румянца нет в лице,
Как нет при солнце тех видений бойких…
О, если знал бы, чему быть в конце,

Стекло разбив, сбежал бы из больницы,
На крышу, ближе, к звездам бы залез,
И улетел б – как улетают птицы —
В страну своих видений и чудес.

Но я не знал, лишь Богу то известно.
Когда ж срок моей выписки настал,
Вотще я жаждал ночи! Бесполезно,
С тех пор красот тех больше не видал.

Я иду по пеплу
В уходящий мрак.
Медленно, нелепо,
Грустно. Все не так.

В сонм зажато тело
Красно-белых лент.
Значит, не успела.
«Здесь дороги нет».

Волосы лохматит
Легкий встречный вихрь.
Я сказала б «Хватит!»,
Только голос тих.

Платье замочил мне
С неба водопад.
Не хватает силы
Повернуть назад.

Не пробраться больше
В уходящий мрак,
Даже если хочешь!
……………………….
Все всегда не так.

Машина летела на запад,
Лежат под землей там пииты.
И голос знакомый вновь плакал:
«Примите меня, мои плиты!

Меня никто не понимает,
Никто меня в жизни не ценит.
Вам лучше: ваш век уж не тает,
Судьбу вашу рок не изменит!»

Моторы упорно стучали…
«От бед вы навеки закрыты! —
Бескровные губы шептали, —
Примите меня, мои плиты!»

Самое большое мое разочарование:
Попасть после смерти на небо
И озираться в поисках Бога,
А там никого не окажется.

Солнце зеленое над радугой всходит,
Быстро встает и быстро заходит.
Лиловая речка струится по свету,
Стальному закату, хмельному рассвету.

Атомов россыпи в небе заброшены,
Снегом серебряным запорошены.
Синих грибов на траве множество,
Красных ромашек. Погибли ничтожества.

В наших лесах синими пятнами
Проложены дороги людьми невнятными.
Желтые звезды в небе сверкают,
Небо из бронзы они озаряют.

Облака свинцовые на небе плывут,
Грозу из монеток за собой несут.
А пока это все мчится,
Тебе пора лечиться.

Родившись когда—то, не был красотой
Земли восхищен: он страдал слепотой.
Без нужного, близкого, милого света,
Рубинов заката, агатов рассвета.

Он спрашивал маму: «Ты знаешь про море?
Что значит – зеленое иль голубое?
Что значит – прозрачный родимый наш воздух?
Что значит – мерцают красивые звезды?»

Он спрашивал часто: «Цветочки – какие?
Как птички, серебряные иль золотые?
А я? Мои волосы светлые, длинные?
Пойду ль я хлебать горе долинами?»

Подросши, решился он стать музыкантом.
Играл на лютне он и был так талантлив!
Но камень подбросил надушенный франт,
В висок он попал – и погиб музыкант!

Все лишь потому, что богатые франты
Не могут терпеть молодых музыкантов.
Кто тему любви и добра поднимает,
Тотчас же от пули врага погибает.

Старуха – мать в трауре льет горькие слезы.
На небе погасли последние звезды.
Юноша незрячий в могиле лежит.
Жертва богачей и франтов обид.

Он спрашивал раньше: «Росинки – прозрачны?
Какой черный цвет деревьев всех мрачных?
А травы, они так безумно – красивы?
Высокие или низкие ивы?»

Он спрашивал: «Небо – оно бесконечно?
Имеет ли цвет скалозубая Вечность?
Как ярко фонарь возле дома горит?»
Теперь под землей он навеки лежит.

А трамваи – это мешки,
Нашпигованные человечеством.
Они на подъем не легки,
Пропитываемые вечностью.

Твой двигатель – верблюд,
Погонщик держит руль.
И пассажиры ждут —
В карьеру, в темноту ль.

Угольки у меня в руке,
Я весь в чем-то белом, густом.
Не пойму, в меле или в муке.
Может, даже в прахе людском.

На глазах – занавески тьмы,
Угольки обжигают ладонь.
Ал цвет кожи, как от чумы —
Был когда-то у нас огонь.