Виктор Каган - Новое несовершенство. Верлибры

На асфальте распластано мёртвое время —
кто-то выбросил будто окурок или котёнка в окно,
не само же оно прыгнуло с тринадцатого этажа,
отчаявшись быть хоть немного нужным тому,
кто второй час толчётся с мобильником на балконе,
щекоча уши кому-то за тридевять улиц.
Солнце начинает садиться.
Ражий мужик
спешит за бутылкой, наступая на рыжие листья
и с маху вминая во время каблук.
Сердитая тётка
волочёт домой упирающегося огольца,
«Обормот, – кричит, – всё бы тебе носиться,
а время не ждёт, пора за уроки!»
и наступает на время стоптанным тапком.
Подкатывает мерсюк, вылезает деловитый мэн,
долго топчется на времени,
стирая с капота следы пролетевшей пичуги
и матеря всё, что летает,
скрывается в пасти подъезда.
Никто и не замечает, что время лежит под ногами.
Только дремавший на скамейке старик,
хрустя скелетом,
поднимается,
ковыляет к нему,
нагибается,
хочет поднять —
время ему пригодится,
сам не знает, на что,
но не пропадать же добру,
да и жалко,
больно же времени,
можно в ы ходить, всё же не так пусто
будет в давно опустевшей квартире,
говорит:
«Не бойся, я не обижу»,
протягивает руку…
Гоняющий мяч конопатый шкет
с размаху лупит ногой по времени
и оно улетает,
будто тряпичная кукла, в помойку.
Старик, чуть не плача, шепчет:
«Ну что же ты, мальчик?»,
а тот:
«Дедушка, что вы?! Подумаешь,
есть о чём плакать, часик какой-то,
времени, вы посмотрите, навалом».
Солнце устало садится на пустыре за домом.

Живущий под сенью Твоей ладони,
уповающий на Тебя,
ничего у Тебя не просящий,
озарённый Страхом Твоим,
говорю Тебe:
«Господи,
Ты дал мне время и путь
моей непутёвой жизни
и в любое время
на любом из моих путей
отведёшь от меня всё,
что не данные от Тебя
Время и Путь.
Ты не заплатишь золотом
за то, что я возлюбил Тебя,
но проведёшь меня
через всё, что я должен пройти,
чтобы моё упование на Тебя стало мною.
Огонь будет жечь и не сожжёт.
Bода будет топить и прибьёт к берегy.
Ветер будет валить с ног и вынесет в нужное место.
Если я перестану быть упованием на Тебя,
ангелы Твои охранят меня от меня,
мои молитвы – от суесловия
и мой храм – от роскоши.
Xрамом моим будет любое место,
с которого Ты слышишь меня,
и мои упования на Тебя
помогают Тебе быть
Всевидящим,
Всезнающим,
Всемогущим,
Вездесущим.
Мой Бог, на которого я уповаю,
которого ни о чём не прошу,
ибо Ты знаешь мой Путь,
а пути я выбираю сам
из тех, что составляют Путь,
который назначил Ты,
Ты ведь слышишь меня, Господи?

Для психиатра его жизнь —
история болезни, написанная самой жизнью
простыми словами без многомудрой латыни.
Для стремящегося к постижению Б-га —
путь постижения со всеми его испытаниями.
С самого детства он был необычным ребёнком.
Одни покручивали пальцем у виска —
мол, мишугинер, что с него взять.
Другие видели в нём отмеченность святости.
Два века назад точно так же,
как сотни веков до того,
как есть сегодня и как будет всегда,
он соединял в себе то и другое,
не будучи ни тем, ни другим,
но будучи тем и другим вместе.
Он мыслил парадоксами,
наполняя ими здравый смысл
и придавая ему смысл откровения,
играющего в прятки со здравым смыслом.
Он слышал, как растёт трава.
Его голос тонкой тишины
разлетался по миру,
оставаясь неслышным для рядом стоящих.
Его танец оставался невидимым
для держащих его за руку.
Вы можете прокрутить пальцем
дырку в виске,
отвергая всю эту чушь,
но опровергнуть, если бы захотел,
смог бы лишь Б-г.
Однако…

«Почему, – говорил он, – написано
положите Мои слова на сердце ваше?
Почему не в сердце?
Истина должна быть,
как мезуза на дверном косяке,
как повязанный на руку тфилин,
как положенный на сердце камень,
ибо лишь в редкие моменты
открывается сердце,
и если слова Истины лежат на нём,
она в этот миг может проникнуть в сердце
и раствориться в бытии человека,
изменяя его.
Эмес.
Собираясь молиться, подумай —
ты молишься по привычке,
потому, что так надо,
чтобы выглядеть лучше в чьих-то глазах
и кто знает почему ещё,
или ты хочешь молиться потому,
что ты действительно
душой и сердцем
хочешь молиться?
Неважно, в какое время ты прочтёшь молитву
и сколько будешь готовиться к ней.
Ты можешь готовиться к ней всю субботу
и прочитать её за пять минут —
это правильнее, чем вовремя
целый час
бросать в небо
пустые скорлупки слов».

Его любили,
но дрожали перед ним,
как перед Истиной,
как Моисей перед Б-гом,
когда Б-г показал ему силу Истины.
К нему тянулись.
Но и лучшие из лучших его учеников
не могли дотянуться до той высоты,
которой он требовал от себя, как от других,
и от других, как от себя.
Он понял, что задача оказалась выше него,
и заперся от людей.
А жизнь продолжалась.
И в ней
белое исчезало во тьме черноты,
перетекающей в белизну,
всё превращалось в ничто,
рождающее всё,
и, чтобы выбраться из леса,
приходилось углубляться в чащу.
Прямой дороги к Истине не было тогда,
нет её и сегодня.
Дороги тела пропитаны кровью,
дороги души извилисты и запутанны,
но путь духа остаётся прямым.
И чем больше блуждаешь,
тем больше понимаешь,
что Истина не может вместиться
в чьё-то одно сердце.
И голос Менахема-Мендла
напоминает тебе об этом:
«Не заносись, не сори именем Б-га,
но положи слова Его на сердце
и не давай сердцу окаменеть,
чтобы оно могло открываться Истине,
ибо это и делает жизнь жизнью».