Юлия Ворона - 1949

…люби их всех, Господи,
корми с руки!
одно лишь знаю: насыпью, россыпью
тяжесть твоя – тяжесть моей ноги.
люби, заглядывай за души, дляще
люби, отспорь!
но жажда – место, где губ сипящих
прекрасен хор.

…и когда перестану здесь я,
сердце ставней открывши в Сад,
над Россией не будет места,
а под нею навеки спят,

мне ж, бессонной, и в покрывалах
не слежаться с землей. в земле
места мало, на дне каналов
тоже тесно – куда же мне?!

окна – наглухо, хлеб с елеем:
«…всё – елей, если есть на что…» —
понимаю, что быть… на рее
нужно тихо, как вот пальто

незаметно явилось в двери,
незаметно исчезло в дверь,
не успев воспитать, еврея
опасаясь во мне. теперь

над землею, над тридесятым
царством золото, потемнев,
место выделит в самой пятой,
в самой маковке, средь дерев.

и ещё: проклинаю память
мест, куда ни пойду – они,
дети, тоненькими руками
мне готовят клочок земли…

…столь тенью быть плывущим в небесах,
столь памятью – аллеям на закате…
мое окно в сиреневых глазах,
сердечках, снегирящихся пернато.

не разгибая костяной спины,
терзаю тонкий воздух грубой рябью,
вгромыхивая в ухо злой стены,
с ней невозможные Вивальди хляби.

и мы – так – будто бы договорились
дышать без легких и без влаги пить.
и если вечером не станет пыли,
то я ушла, и руки убрались.

…неважно всё! – хочу, чтоб было страшно
Вам! – не хочу! и мне уже не важно,
что даже сутолка привычного двора
мне аркой кажется, в которую пора!

пора ещё в девятисотвчерашнем, —
а я всё тут! – тут снег, и Вам не страшно
за всю меня, во всю меня, с утра,
в которое мне не одеться даже…

…она приедет из Москвы.
еще немного, и с Москвою.
скажите, это ли не быль:
два дня идем на Моховую

и не дойдем. всю жизнь мы не —
друг другу; вечно занят воздух
все чем-нибудь в Не-Будь-Стране:
Гордыней, Спасом, чванством, розней.

не говорите! а башмак —
слуга изгнаний и Арбата?
я, знаете, всегда жила
с неясным сердцем эмигранта,

с негодным выступом плеча.
сегодний день удачлив в сонме
стрекочущих поэтов; час
чной проклят в том еще Сидоне.

и разве можно из и в,
но так причудно это – сроки.
страшнее для иной Невы
раскольный угол Самотеки.

как Вам сказать, как я боюсь любить:
готова с тонкой ловкостью изгоя
распугивать гуляющие лбы,
писать одно, а говорить другое

из невозможности над пишущей толпой
лирических и набожных героев,
среди крылатых туфель и сапог
нащупать небо босою ногою.

так плотно все, и плотояден строй,
и невдомек, что в поприще отсюда,
погладив день бездомною рукой,
любви своей я голоса добуду.

а коль не так, то незачем лететь
ни птицам вдаль, ни песням над рекою,
я не любить боюсь, а умереть,
средь этих толп не узнанной тобою.

…от не-моих стихов до не-моих сомнений
один мышиный взмах гусиного пера,
но, бережна и радостна вчера,
я в новый год ступать уже не смею,
коль сердца твоего не обрела.

одно: стара, и сны мои стары в тетрадях,
не будут веком кончены и мной,
и никогда в свои седые пряди
я не посмею вплесть стих молодой,
я не посмею, бренности не хватит.

о женщина, которой есть в ночи
твердь оправданий, да не будь поэтом!
и голоса, отмеченного где-то
и кем-то, за собой не волочи…
будь женщиной!
не смеешь – будь поэтом…

…смирённою рукой ты ласточек брала,
снегами назвала все то, что не имела,
и странное тепло – тепло, где нет тепла, —
ладонью поведя, как синим-синим мелом,

чертила над вихром, над чистою водой,
над черною водой и над землей, где – «Чья я?»
наверное, ничья. Одно скажу: «Постой,
мы все уже ничьи, давай-ка выпьем чаю».

поднимется асфальт, и ласточек батман
ударится в стекло, что заслонишь ладонью,
и стукнется тепло в голубый шарабан
Земли, что тянет твой – из сновидений – пони.

…с таким привычным и обычным этим днем
что делать глупой, отвернуться только.
и сплетня старости, и юности попойка —
всё без цены уходит в окоем.

за рощей Марьи, там, где вжитый лебедь —
Холм – красен, и зубаст, и лжив —
ты – мне все кажется, к тебе смогу доехать
быстрее жизни, если это жизнь.

чума с тюрьмою – наши города!
в их губы влито «проклята», «проклятый»,
и я, забывшая откуда и куда,
и ты, отпомнивший чудачества и клятвы.

так, каждый свят, а потому и скуден —
больничный голубь на сухой траве.
давай-ка спешимся и поспешать не будем —
ты – не ко мне, я – никогда – к тебе!

…удавленница…
сгрёбши лапы в кучу,
кудрями подавилась тишина,
летевшая по следу и по случаю,
наперсницею в ангельских делах.…

теперь идут и места не находят,
да разве сыщешь лунку в пустоте,
что небожители и иже люди
всё колупают на пустом кресте.

…хочу на улицу, где мед снегов – в компост,
где смело лед протягивает руку,
где, знаю, не узнает царский мост
и не застанет, как твою подругу.

где с силой выметенные дворы
столетьями не прибраны и смелы,
где ряженые – дети Анкары,
где суженые сжиты светом белым.

хочу в Москву, быть вечером в Москве
прозрачной петербурженкой до гроба,
любовью отрекаясь от замены
всея страны на эти два сугроба…

…был крайний день, подрагивал январь,
плескался вечер,
и Корсики серебряная тварь
задумывала встречу.

и в уши б-гу, и скотам в пяту
тварь впору, дворне
не станет вдохом Тварь, но ту
тварь будут помнить!