Осип Бес - Души прекрасные порывы. Сборник прозы и поэзии

— не знаю, слушал ли Всеволод моих любимых бунтарей. Наверно, слушал – ведь жил он именно по этим строчкам.

Однажды я снова съездил в Москву и, вернувшись, показывал брату Севе свежие фотки. У меня тогда был вояж по местам боевой славы – «Серна», «Репа», «Второе дыхание» – для московского хулиганья рубежа веков эти места были знаковыми. Сева вдруг спросил, глядя на фотку «Второго дыхания»:

– А наискосок заведение открыто еще?

– Да не, – отвечаю, – на Герцена только рюмочная осталась. И на Китае еще…

– Ну, на Китае не рюмочная, а чебуречная, – поправил меня брат, и вдруг я осознал, что он носит олдскульную олимпийку «Адидас» и натовские штаны вовсе не просто так. Когда-то такие шмотки были дресс-кодом московских ультраправых. И среди тех, кто когда-то поссал на стены монастыря, были не только мои знакомые. Но и его тоже. Но Всеволод, как и отец Георгий, вовремя поменял армию. И теперь отдаёт и отдаёт – время, силы, деньги, одежду, нервные клетки – чтобы закрыть какой-то свой персональный давний счёт.

До подворья, где квитается со своими долгами Всеволод, и куда помимо всех своих планов, целей и желаний вселился теперь и я, дорога не то, чтобы не близкая – но крайне противная. Кочка на буераке. Зуб на зуб не попадает – неважно, на чем едешь. Комфортнее всего, кстати, верхом. Однажды во время такой поездки у меня затрясся карман – и, когда я посмотрел на экран телефона, мне стало тепло. Звонил СанСергеич – мой родственник в каком-то смысле. Тот друг, который стал ближе чем брат. Он давно живет в здешних краях – и я заговорил с ним о наболевшем.

– Слушай, ну и дороги тут у вас. Я третий месяц езжу. Все привыкнуть не могу.

– Третий месяц… Я пятнадцать лет привыкнуть не могу.

Офигеть – уже пятнашка… 15 лет как один из первых (и наверно один из самых авторитетных) московских нацистов, плоть от плоти городских улиц, исчез с горизонтов, вышел из эфира. Многие полагали, что он стал безымянной жертвой уличной войны, не прекращающейся в нашем Вавилоне с девяностых годов. Парнягой он был отчаянным и бескомпромиссным – среди лично мне известных людей он был первым, кто наколол себе на теле свастику. Причем не одну – на плече расположил флаг вермахта, а на предплечье – простую классическую. Которую нельзя было спрятать рукавом или выдать за что-нибудь вроде «стилизованного славянского узора». Сашка готовился к великой белой революции всерьез и лёгких путей не искал.

…он и остался бескомпромиссным воином. И, наверно, сделал для будущего русского народа на русской земле больше всех остальных парней из своей банды. Он бросил Вавилон, он переехал в центральную Россию, он нашел верную красавицу-жену и стал растить русских детей. Сейчас их у Сашки шестеро. Это буйные, здоровые, умные дети. Очень красивые. Они умеют читать на церковнославянском и по-английски, и петь они тоже умеют. Еще они умеют обращаться с холодным и огнестрельным оружием, выживать на снегу и на воде. Со снегом у этих гиперборейцев вообще отдельные отношения. Но я сейчас про своего друга, воина Сашку. Вы представляете, что такое растить шестерых на земле, своими силами? Я это только со стороны наблюдаю иногда – мне и то страшно. Это тебе не по головам в электричках прыгать.

…но – следом за проторенным Сашкой маршрутом, я тоже стремительно превращался в залесского северянина. Неожиданно я снова стал писать – впервые за несколько лет. Когда и как мне это удавалось – я не очень понимаю, потому что день мой был стандартным днем монастырского трудника, с подъемом сильно ранее северного восхода и нормальной трудовой нагрузкой. (Не Гулаг, но и не «офисвмытищах»). Плюс авралы, плюс ежеутренняя и ежевечерняя молитва-правило. Плюс неожиданности, на которые оказалась богата монастырская жизнь.

Иногда я заменял повара, когда тому недужилось. Это был самый мрачный человек из встреченных мною за последние несколько лет. Кормил он людей, но разговаривал в основном с монастырскими кошками и в основном – ругался на них. И делал это столь остервенело, что я не сразу заметил, что делает он это без матерной ругани. И уж совсем много времени мне потребовалось на то, чтобы заметить – желчный нелюдимый человек прекрасно знаком со всеми тонкостями годичного богослужения. Иногда он поправлял ошибающихся чтецов-клириков – и делал это примерно также, как разговаривал с кошками. Потом он стал поправлять и меня – неожиданно я сам стал клириком. Это в придачу к повару-на-подмене. (Повторюсь – как мне удавалось что-то писать при таком режиме, я сам не понимаю).

Он очень и очень нелюдимый – наш повар. Наверно, я никогда не узнаю, что привело его в самое суровое подворье самого сурового монастыря, как он напитывался богослужебной премудростью… Я не кошка, со мной он не разговаривает. Только случайно обмолвился как-то, что по молодости здорово он квасил с Кинчевым. Тем, который написал строчки:

А еще этот самый мрачный человек однажды слазил в уличный сортир – ну да, в яму с дерьмом – и вытащил двух упавших туда щенят. Животных он определенно любил больше, чем людей. Правда, потом он ужасно ругался на маму-собаку, проворонившую свое потомство. Тогда я и подменил его впервые на несколько дней – возражающих не нашлось.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.