Алексий Лебедь - Последние пророчества Даниила. Первая книга трилогии «Эстафета духа»

Припомнил вдруг чужой курятник, себя – настырным петушком —
Горластый фраер и развратник, а холка – с юности пушком…
Внутри сидит петух облезлый и стережёт подшефных кур!
Быть может, нрав его помпезный, ну, сколько он имеет шкур?
Что ж, с ним бы драться и не стал я, но заприметил на шесте,
Среди кудахтающей стаи девицу-курочку в гнезде!
Она несла златые яйца и хороша была собой:
Умна, стройна. Влюбился, братцы! Не я ли встретился с судьбой?
Очаровал меня тот голос и мыслей зрелых глубина!
Она ржаной клевала колос, от жердей выгнулась спина…
Мне пташку сразу захотелось в царевну-лебедь превратить.
Та мысль крутилась и вертелась. Стал чаще в гости заходить.
А что ж петух тот, бедолага, – неужто сможет всё стерпеть?
Хозяин там пока он, благо, – давно пора рассвирепеть!
Нашли с ней общее мы дело и перья начали крутить.
Причёски делали умело – друг друга начали учить.
Ещё пришла в курятник галка (мужского рода), вместе мы
Кольцо замкнули, взяли прялки – из перьев стали ткать холсты.
Потом и вовсе обнаглел я – гулять с ней начал при луне,
Прелестным голосом запел вдруг и уж почти сманил к себе.
А что ж «лопух» тот – свирепеет, уж кровью налиты глаза!
От злобы холка багровеет, – вот-вот появится гроза!
И грянул гром из туч небесных! Вскипел от ревности «лопух»,
Когда клевать мы стали вместе… И не беда, что слеп и глух!
Он шпоры старые расправил, острее когти наточил,
И вздрогнуть спящих кур заставил, когда вовсю заголосил!
Уселись все наседки дружно, притихли сразу голоса…
И наш петух – зевать не нужно, – готовит шпоры
А глаза – Горят задором. Взгляд что искры.
Не перья – пламенный костёр! Такой же глоткой голосистый.
А каждый коготь что топор!
И вот пошёл наш друг огнистый, игривой яростью дыша, —
Глаза горят, от шпор лишь искры… И начал кур он потешать!
Ах, что тут было, – рассказать бы – сцепились вместе петухи…
Да разве кто сейчас разнял бы? Не стали б ради чепухи
Они щипать друг другу перья, свои случайно подставлять,
Чтоб петушиное всё племя кровавым потом прославлять!
Не знаю, сколько это длилось – давно померкли небеса.
Лишь пыль в курятнике клубилась да хрип похож на голоса.
Сидит и курочка, примолкла… Блестят печальные глаза…
Из-за неё ведь вся размолвка – вон, с кровью, пуха полоса!
Сцепились, бьются не на шутку! У старика ли хватит сил?
А наш петух кричит: «Спущу-ка тебе я шкуру – не просил.
В чужое вмешиваться дело! Ах, старый пень, сидел бы, спал!»
И снова дело закипело. Видать, последний час настал!
Вот «пень» и сам уж отступает – надолго ль хватит старика?
Не скоро перья отрастают… Мораль же сказки такова:
«Спасайся сам, когда не можешь сберечь своих подшефных кур, —
На плаху голову положишь» – Видать, и впрямь он самодур.
Где ж это видано такое? В моём курятнике – злодей!
Яйцо похитить золотое с несушкой вместе захотел!
Да что ж теперь поделать, братцы? Придётся, видно, отступить!
Нет сил с ворюгой больше драться. Водицы некогда испить!
А добрый молодец при шпорах! Да стал бы кто врага терпеть?
Вот и взорвался старый порох… Теперь приходится хрипеть.
Нет больше голоса на крики – в бою он голос надорвал!
Старик не может даже пикнуть, ну а наглец бьёт наповал!
Тогда взмолился старикашка, из круга за черту ступил,
Заблеял, словно та барашка, и даже слюни распустил.
Но что предпримет забияка?.. Не добивать же старика!
Оставить косточки собакам? – Да не поднимется рука!
И наш петух остепенился. Да, много перьев потерял
За то, что в девицу влюбился. Но клювом в грязь он не упал!
Отважен был (со стариком-то)! Была победа нелегка!
Ещё куда ни шло при ком-то, но сердце юноши пока
Не оскудело от желаний хохлатку ту заполучить.
А сколько вытерпел страданий! Пора с победой и почить!
Пусть подбирает свои перья тот старый мерин, – вот лопух!
Здесь пощипал я их, не меря, – набить в подушку бы тот пух!
А сердце девицы немеет! И, право, жалко старика!
Ну, кто теперь его согреет? Вон – весь согнулся, жив пока!
Но сердце юноши ликует! Пора и честь за всё воздать!
Победу сладкую смакует, – чего же было ожидать?
Подходит скромная хохлушка, он за крыло её берёт:
«Ох, ненаглядная несушка! Кто ж кровь мою-то оботрёт?!»
К нему хохлатка прилепилась и обняла его крылом…
Сердца их радостно забились… И безразлично, что кругом
Подруги с завистью глазеют, и злоба каждую берёт, —
Глаза безумно зеленеют, что не её пришёл черёд!
Так что ж, конец той будет сказке? И как они сейчас живут? —
«Озолотил её он лаской. Она же ходит в институт;
Цыплята дружною гурьбою шагают сами в детский сад —
Так будем жить и мы с тобою», – подругам куры говорят.

Не рано ль я себя в поэты пытаюсь славою вписать?
Пришла пора, и чувства эти не могут прозой всё сказать.
Стихам доступны обороты, сравнений яркие слова,
Эмоций краски, ну а кто-то опишет трели соловья.
Да, проза блекнет пред любовью – ей только искренность нужна.
Слова признаний с жаром, болью и вздохов томных тишина.
И вот тогда приходит муза. Она спускается с небес,
И рифмы слов, лежавших грузом, слагают тайну всех чудес.
Тогда и слог любовью дышит, ударам сердца вторит стих…
Где ритма звон набатом пышет, там соловей в лесу притих.
Он сам внимает музе этой! Умолкла жаворонка песнь…
Одна кукушка вторит где-то, не поняв слов, то там, то здесь.
О, муза, тайный покровитель – к влюблённым вечно ты спешишь!
Замужней девы искуситель – ты не взираешь, а творишь.
Тебе ль судить, что эта дева давно уж замужем – семья,
Что муж спешит опять налево – важны тебе ведь не слова!
Лишь ритмы чувствуешь у сердца, – любовным жаром опьянён,
Опять безумец хлопнет дверью, улыбкой нежности польщён.
Быть может, чувствуют поэты совсем не то в своей груди,
И на луну глядят при этом. Всю ночь не спят и до зари
Взывают к музе так блаженно… И, как молитву, всё твердят
Последней фразы продолженье. А музы стаями парят.
Я их не видел и не знаю, какие феи в небе том.
И всё же образы летают, пока не пойманы пером
Их посылают феи эти, а может, музы – всё равно!
Но благодарен я при этом – не всем ведь счастье то дано!
Так что ж, поэт я иль любитель? Любитель, если лишь влюблён.
Поэт, когда всю жизнь при этом Любовью светлой наделён.

И снова слог внимает к Музе, – она ль меня к себе зовёт?..
Посредник мне едва ли нужен, когда во мне весь небосвод.
Какую песнь небесный странник сейчас мне хочет подарить?
Настрою слух, её избранник, пытаясь звёзды сотворить.
Вот тенью локоны свисают, цимбалы струнами звенят…
Она любовь в меня вдыхает, а рифмы нежностью пленят.
Под шелест платья в лёгкой дымке рисую образ на листке,
Его поймать пытаюсь, – ты мне улыбкой светишь, как во сне.
«Уж не соперница ль любимой?» – решаюсь Музу я спросить.
Она в ответ: «Какой же силой ты б мог надежды воскресить?
Молчал бы грустно, одиноко, вздыхая томно по ночам,
И вопрошал: «За что жестоко творит судьба такой обман?»
За что она карает сердце, распяв любовь, как на кресте?
Будь ты хоть «фраер» или герцог – ей все подвластны в простоте.
Любовь пошлёт не только милость – она унизит до раба!
Мне пытка та во сне не снилась – в одном лице кипит борьба.
Шумит любовь, сжигая страстью, а ты в безумии молчишь;
Всё ждёшь взаимности напрасно, судьбу в страданиях влачишь.
Но как узнать – за что страдаешь, и в чём пред Музой согрешил,
Коль слов её не понимаешь, страданьем горечь осушив.
Когда же Муза станет другом, пошлёт заветные слова,
Прими тот дар, – небесным слугам любить под силу и раба!
На помощь явится Учитель, чтоб в рифме Слогу обучить,
А вы в стихах трактат прочтите – мне сердца ритм его строчит.
О, как прекрасна Муза эта! Пусть, не затмить ей соловья…
Она сгустит и краски где-то, но благодарен Музе я.
Пусть рифмы шепчет, чтоб любил я, не остывал в груди магнит,
Чтоб крепче помнил всё, что было, и всё, что будет, сохранить!
Так что ж, с Учителем мы вместе хвалу и Музе воздадим;
Её прославим в звонкой песне, чтоб слаще был Любви мотив!