V.S. - La Critica (первая книга казанской трилогии)

Что бы вы ни делали на сцене Карнеги-Холл,

в зале всегда найдётся несколько человек,

которые будут считать это искусством

В. Аллен

Предисловие (последняя зима

)

Вы когда-нибудь стояли вблизи горящего дома? А? Если нет, то я вам немного расскажу об этом ощущении. Вообще-то это практически невозможно, я имею в виду стоять вблизи горящего дома, – даже на приличном расстоянии ощущается нестерпимый жар, особенно если ветер дует в вашу сторону. Ещё очень тяжело дышать, потому что окружающим воздухом дышит пожар, и вам ничего не остаётся. А если на вас надето что-то легко воспламеняющееся (пуховик, шуба, растительность на лице и теле), можно вспыхнуть и разделить печальную участь постройки. Да, уж… Все эти впечатления от пожара имеют несомненно негативный характер, физический негативный характер. Но, эстетическое удовольствие от созерцания полыхающего четырехэтажного коттеджа затмевает весь физический негатив. Или нет? И да и нет. Всё-таки горящий четырёхэтажный коттедж с хорошим ремонтом до сегодняшнего вечера принадлежал мне, и последние почти два года мы – я и двое моих партнёров – называли это место своим домом.

– Ох, еб…ская сила! – воскликнул Стальский, срывая с себя очки в металлической оправе. – Накалились, как у Джордано, что б его, Бруно!

Этот парень справа от меня – мой партнёр. Член нашего двух с половиной члена. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что наша команда состояла из трёх полноценных членов, не считая внештатных «агентов» и экономки. Просто, одним из членов команды была…

– Фу, чёрт! «Бим» стал тёплым, – брезгливо прошипел Стальский, однако отвинтил крышку и сделал добрый глоток.

Видимо, придётся сначала коротко рассказать о том члене команды, который находится в непосредственной близости от меня в данный момент. Лучше начать с его внешнего вида: два с лишним метра ростом, то с дефицитом, то с избытком веса; усищи как у Фредди Меркьюри – «трагическая константа человеческого лица» и последний взвизг его собственной моды, кальсоны чебоксарской «фабрики изделий лёгкой промышленности для сильно пьющих лиц» (он не успел надеть что-либо другое), пальто расцветки клетчатый «жираф», стоящее неимоверных денег, бутылка «Джим Бима» в кармане пальто расцветки «жираф». На ногах ботинки из кожи продажного капитана полиции, а, если по правде: из кожи продажного страуса. В присутствии Г. Стальского у юных девушек истончаются девственные плевы, а у пожилых девушек отступает климакс, сухие салфетки становятся влажными. Глеб Егорович Стальский – электромагнит для женщин, девушек, бабушек, тёток, тёлок, дам, леди, фрау, самок; словом для всех носителей двух «X»-хромосом; это его дар, в этом один из его талантов, это часть его судьбы.

Я познакомился со Стальским на первом курсе Университета, на факультете журналистики. Меня вышибли в середине второго курса, а Стальского на год позже, что даёт ему моральное право чувствовать себя большим профессионалом, чем я. Впрочем, он этим правом не злоупотребляет. Воинственную целеустремлённость наших одногруппников Стальский считал наихудшим заблуждением в жизни. Мы оба с презрением смотрели на тех, кто ковал счастье своим трудолюбием, поскольку знали, что слишком многое зависит от случая; обремененные такими выводами, мы являлись адептами теории «Большого Куша», и не предпринимали никаких шагов до времени. Что касается меня, то я обычный неприметный щуплый интеллигентишка в очках в пластмассовой оправе, поэтому я не собираюсь с криком срывать эти самые очки с себя; ношу я именно эти очки именно в этой оправе уже столько лет, что они дважды выходили из моды и дважды снова становились модными. Очки как у Аллена Кенигсберга. Неважно. Что действительно важно в моём облике, так это застывшая гримаса сомнения на лице; сомнения в широчайшем смысле этого слова: от сомнения, что есть на завтрак, до сомнения касательно теории происхождения вселенной. Оба – и я, и Стальский, – прошедшие через этап бездейственной злобы в ранней молодости и уверовавшие в пользу кипячения воды перед завариванием чая, достигли предела человеческого рассудка, и зашли за этот предел.

– Весна!.. – промолвил Стальский и глубоко вдохнул.

В радиусе тридцати метров от горящего дома наступила суррогатная весна. «Радикальная расчистка снега», – подумал я. Кстати, сейчас декабрь. И ещё ночь. «Декабрьская ночь», – назовём это так.

Стальский снова извлёк из кармана прямоугольную бутылку, отвинтил крышку и отпил. Я укоризненно посмотрел на Стальского, но, не потому что был против алкоголя, а потому что боялся, что бутылка может взорваться от жара. С физикой у меня всегда было плохо, а то, что учительница по физики меня ненавидела – всего лишь совпадение. Стальский достал из другого кармана шкатулку с курительными принадлежностями, присел на корточки и стал пытаться скрутить сигаретку.

– Что? – спросил он и протянул мне пойло, чтобы я подержал, пока у него заняты руки.

Я скривил рот, воткнул бутылку в осевший от жара сугроб и снова повернулся к пожару. Стальский Глеб Егорович, сегодня в образе недодавленного Даниила Хармса: пальто, табак, литературные амбиции.

– Опять «сорок блять», – прервал нашу медитацию сосед, на ограду которого Стальский только что накинул пальто. – А эт.. чо?!

– Что?! – раздражённо повернулся я к нашему соседу.

– Эт… чо?! – повторил свою полумысль сосед. – Горит!..

– Горит, Валерий Валерьянович, гори-и-и-т, – тоном сумасшедшего проговорил я. – Теперь никакие пьяные крики и музыка не будут мешать вам спать! Теперь никакие «проститутки» и «сутерёны» (как вы их изволите называть) не поколеблют ваш благородный алкопокой. Не будет больше дискотеки восьмидесятых и наркоманов!.. Не видать вам более ни «педрил», ни «бандюков», ни прочей «мразоты столичной». Ни тебе забитый дорогими тачками проезд, ни фейерверки в будние ночи, ни колдовские обряды в полнолуния. Словом, ничего… – последние слова я проговорил, совершенно откровенно шмыгая носом; настроение скакало от восторга до нервозности туда и обратно.

Сейчас я был настроен игриво, как всегда перед предстоящим приключением.

– Давай, Валерьянович, – протянул «пять» нашему соседу Глеб. – Будь здоров.

Сосед не удовольствовался рукопожатием и заключил Стальского в объятья. Когда объятья завершились, Валерий Валерьянович ретировался.

– Несчастный обыватель, жестоко покалеченный суррогатами алкоголя, – проговорил Стальский, снова отвинчивая крышку.

Стальский – человек, отвечающий за порочные и порочащие связи с общественностью, агент по продажности и liar-liar специального пошиба, он придумал себя сам, и постоянное наличие не менее трёх промилле в крови никак не мешало его работе.