Михаил Былых - О чем шепчутся травы

Ни ратный подвиг во спасенье мира,
Ни подвигов космических парад
Не оправдают выбора кумиров
И тьмы утрат, увы, не возместят.

Обрушив вновь державные основы,
На тот же Запад мчишься, как с горы,
Где для тебя давным-давно готовы
Духовной инквизиции костры.

Я не корю – ты мати мне родная.
Но коль разъята в клочья связь времён,
Ты, выжившая, будешь уж иная,
Нам о себе оставив только сон:

Младёшенька, в кокошнике старинном,
С небесным взором и зарёй ланит,
Взметнёшь меня к груди, и по равнинам
Седой ковыль веков прошелестит.

В проломы стен ушли из церкви лики
И затерялись в буйстве бузины,
А колокол всё виснул, безъязыкий,
Клонясь на все четыре стороны.

Быть может, в ком он отзывался болью,
Но не во мне. Ослушник и пострел,
Таясь людей, я лез на колокольню
Узнать, о чём он синим ветрам пел.

Знобящий страх, дуван, немые гуды –
Не разгадал я медную главу.
Лишь через годы, беды и остуды
Увижу в ней себя как наяву.

Во временах завис я безъязыким:
Поруганного прошлого налёт,
Отторгнутого нынешнего блики,
И непогодь грядущего сечёт.

Мы двигались уверенно к восходу,
И было нам в ту пору невдогад,
Что угодим невдолге на закат
И попадём как кур в ощип и воду.

Не мне искать, кто не разведал броду
И кто там прав, и кто тут виноват.
Я оптимист от маковки до пят
И не готов к печальному исходу.

Трясу мошной, где время взаперти, —
Увы, пуста, и мига не найти.
И заплутал я заодно с тропою.

А мир торит, но не мои пути.
Бегу вослед и жизнь ловлю рукою –
Ан только дым, былого дым в горсти.

Запоздалым волчком, невесомо
Я пророс из крестьянской избы,
Из великой беды перелома,
От пенька отшумевшей судьбы.

И пускай баламутному веку
Я был пасынком – чужд и немил, —
Горстку счастья и горестей реку
Я с Отчизною честно испил,

И до спазмы, хватающей в горле,
Уберёг, полюбил, как ни кинь,
Журавлиные цепки на взгорье
Деревень, улетающих в синь.

И пустынные эти просёлки,
Где ты с Богом один на один,
Только стругами дальние колки
Проплывают в безбрежье равнин.

Эти зимы, от века глухие,
Белым звоном залитые всклень,
Где стыдливо берёзки нагие
Убегают под хвойную сень.

Русь – и радость, и боль, и кручина:
Буреломная наша судьба.
Для меня ты, как мати для сына,
Навсегда молода и люба.

Ты бежала по вешнему лугу
Вдоль поющей о счастье реки,
И ромашки склонялись упруго,
А по платью вились васильки.

Ты бежала из утренней дали,
Из моей сокровенной мечты,
И под сенью ресниц расцветали
Голубые, как небо, цветы.

Мир в ту пору был радостно юным,
А дороги беспечно легки,
И цикады по солнечным струнам
Упоённо гоняли смычки.

…Покачнётся ли жизни основа
Или гибнешь в объятьях тщеты,
И бегут укрепить из былого
Луг ромашковый, речка и ты.

Время лисицею рыжей
Лес обежало и дол,
Птичьими цепками крыжит
Блекнущий неба подол.

Тлеющий угль по рябине,
Ныне чаруя дрозда,
Вспыхнет весной на чужбине
Зовом родного гнезда.

Лета остатние струи
Кружат, свиваясь в кольцо,
То, приласкавшись, целуют
Мне напоследок лицо.

В горькой чреде расставаний
Теплится вера сберечь
Будущность жданных свиданий
И неожиданных встреч.

Осень, красу доживанья,
Мне б не вспугнуть невзначай.
– Осень, – шепчу, – до свиданья.
Ветер рыдает: – Прощай!

Всё-то в том краю неповторимо –
Солнца шар оранжев поутру,
Росы трав горят неопалимо,
Ветер дремлет даже на юру.

Притулясь к решетчатому тыну,
Там лопочет старая ветла.
С нею сросся я до сердцевины,
Как и жизнь, корявого ствола.

Птахи льют с вершины капли-звоны,
Синь полощет кружево ветвей.
Там, в проёме двери отворённой,
Мамин лик в косынке до бровей.

Я беспечно бросил всё, и ныне
Дом почил, подворье заросло,
Только ворон хохлится на тыне,
А ветлу обрушило дупло.

Мне б сквозь годы в этот край пробиться,
Чтоб вернуть, чего не уберёг, —
Не берут под небо в стаю птицы,
А наземных в детство нет дорог.

Мой прадед, современник Льва Толстого,
Орал поля не с блажи – из нужды,
Но графа чтил он как отца родного
За светлый ум и знал его труды.

Что их роднило – пахаря и графа?
Глубинный взгляд на мир и суть войны?
Конечно, не посконная рубаха,
Скорее поиск Бога и вины.

Свои пути у них, свои Голгофы,
Но даже смерть, как знак, в единый год
В преддверии российской катастрофы
Какой-то смысл зловещий обретёт.

Достались мне жесточе власть и вера.
В толстовский мир из правды и добра
Моя тропа легла от «Холстомера»,
Из детских лет и вот до серебра.

На краткий век как беды три эпохи,
И что несёт последняя? – ни зги.
Дела в Поляне, может, и неплохи,
Коль наш язык прорвётся из туги.

Ласкает ветр листву дерев рукою,
И гладит мать головку малыша.
Мальчонка нюни тянет не спеша,
А тени туч, скользя, шуршат травою.

Любовно гладит ветр листву дерев,
И дремлют липы под его рукою.
Осина лишь не ведает покою
И жалуется ветру, поседев.

Ерошит мать головку малыша,
А взгляд бежит поверх куда-то в дали.
Гнетут её, наверное, печали,
И тихо страждет светлая душа.

Малыш канючит под нос не спеша,
Ему коня игрушечного надо.
И знают оба – женщина и чадо, —
Что ноет зря, что денег – ни гроша.

А тени туч скользят, травой шурша,
Берёзам ветр расчёсывает кроны,
И женщина застыла отрешённо,
Прижав к бедру головку малыша.

Множиться чтобы и длиться,
Купно растут дерева,
В стадо сбиваются птицы,
Встав на крыло соднова.

Серые хищники в стае
Делят добычу и пост,
Но одинцом пролистает
Дни свои волк-альбинос.

Меряют времени вёрсты
Тьмы человеческих ног.
Вон промелькнул белошёрстный,
Он и в толпе одинок.