Михаил Былых - О чем шепчутся травы

Тихо крячут в заводи чирки,
И, раздув закат в небесной свили,
Уронил над садом ветер крылья,
Чуть тревожа белые верхи.

От соцветий облетает прах,
Медленно спускается по кругу,
И на вздох я чувствую упруго,
Как густеет запахов распах.

И в душе, глухой от жизни вскачь,
Прорастают, слышны еле-еле, —
Этот листьев безмятежный шелест,
Этот дальний полусонный кряч.

Нет ни послуху, ни слуху
О луне среди светил.
Даже месяца краюху
Чёрт на звёзды искрошил.

Темень напрочь зализала
На тропе ко мне следы.
Было б горюшка в том мало,
Если б не было беды.

То не ревность сердце точит,
То нашёптывает мгла,
Что тропиночка короче
Другу милому легла.

Я найду луну-дурёху,
На полнеба разожгу.
На соперницу рассоху
Наведу печаль-тугу.

Пусть толчёт, как воду в ступе, —
Не убудет от воды.
На тропиночке проступят
Снова долюшки следы.

Не для гульбы был прадедами ставлен
Крестовый ладный двухэтажный дом,
С резьбою по карнизам и по ставням,
С амбарами, под крышею двором,
Но чтоб жилось в трудах и вере справней,
Чтоб и моим он стал потом гнездом.

Прожекты предков оказались плохи.
Хозяев смыл эпохи новой вал,
Оставив дому шорохи и вздохи.
Дом оседал и гулко тосковал.
От прежней жизни уберёг он крохи:
Библиотечки сытинской развал.

И в этих чудных книжках без обложек,
Читавшихся подряд и впопыхах,
Воображенье детское тревожа,
Переплетались и восторг и страх,
Кидало в жар, мороз бежал по коже,
И люди жили словно нараспах.

Двадцатый век сгорел, отдав другому
Перерешать российскую беду.
Мой дом раскатан, я готовлюсь к слому,
Но прошлому выплачивая мзду,
В тревожных снах брожу, брожу по дому,
А половицы стонут как в бреду.

Из множества дорог одна прямая –
Дорожка на последний перевоз,
Где, прах людской бессменно охраняя,
Растут кресты под пологом берёз.

Переплелись дерев и предков корни
В родной земле за долгие года,
А души ждут пред входом в мир тот горний
Пришествия Второго и Суда.

И нам бы так, готовясь к упокою,
Не нарушать завещанный устав,
Но век шальной сорвал с ветвей листвою
И закружил, по свету разметав.

На голом месте, как наступят сроки,
Себя забывших, нас зароют в ряд,
И в скопище мы будем одиноки –
Все души прочь, к истокам, улетят.

Вон та душа, с волны срывая гребень,
Кричит надрывно чайкою седой –
Былой погост давно отправлен в небыль
Безумно затворённою водой.

Как много неприкаянных стенает
Над милою растерзанной страной!
Всего лишь шаг, шажок, и купина их
Ещё моей пополнится одной.

До горизонта ни куста, ни колка,
Лишь звон цикад да свистнет где сурок,
То из-под ног метнётся перепёлка,
И режет мне под речку поле лог.

Я глыбь ищу, спеша от переката, –
Воркует он обманные слова,
Здесь рыбы нет, стрекают лишь малята,
Да мельтешит придонная трава.

Река не удостоилась названья,
А в омутной бездонной темноте
Мне блазнится уж бездна мирозданья,
Исконно равнодушная к тщете.

И я смущён картиною случайной,
Но вновь и вновь, чаруя и маня,
Из глубины невысказанной тайной
Вода глядит как будто сквозь меня.

Сошлись, слились, как в сказке, явь и небыль:
И облаков в заливы намело,
И не понять, где сад в цвету, где небо, –
И сине всё, и всё белым-бело.

Сады, леса, поляны ошалели
От звона, щёлка, посвиста певцов,
И соловьёв классические трели
Переплелись с эстрадою скворцов.

В стремительном порыве пробужденья
Легко себя надеждой опьянить,
Что и тебя волною обновленья
Он увлечёт, продляя жизни нить.

Не обманись! Уж в горние пределы
Душа зовёт от суетности дел.
Но предо мной разлив черёмух белый,
И взгляд к земле навеки прикипел.

Няндома, Мезень, Двина, Онега –
Чудно леп повенчанный глагол!
Россыпями говоров и снега
Высветлен архангельский подол.

Коноша, Шалакуша и Моша,
И озёрный шелест камыша.
Шебаршит шуга, пушит пороша,
И метели стелются, шурша.

По пригоркам разбежались веси.
Рубленые в обло – высь низка –
Храмы, изукрасив поднебесье,
На кресты подняли облака.

Сутки ткут архангелогородки
Вечерами летними из дня.
Потому и ночи так коротки,
Но звенит повсюду ребятня.

Ветер там в седых волнах гнездится,
Он хмелён и лёгок, как буза.
Сиверик дубит поморам лица,
А шелоник голубит глаза.

Я почти из тех же мест и брашен,
Где есть всё, опричь краёв-концов, —
Предки шли за Камень с этих пашен,
И мой пращур звался – Удальцов.

У ручья в бору кондовом,
Отложив пальбу,
Взял охотничек бедовый
И срубил избу.

Та избушка-перезимка
На краю земли
Стала Новою Заимкой,
Как леса свели.

Притекал народ из дали,
Оседал вокруг,
И ручей рекой прозвали:
Лягушатник – Ук.

Коренясь на взгорке малом,
Шли дома-грибы,
И село перемогало
Выверты судьбы.

Пережило даже страсти,
Как до тьмы с утра
Рвали храм и трос на части
С рёвом трактора.

Только стало как-то ниже,
Распластавшись ниц.
Много я потом увижу
Деревень без лиц.

Пусть с высот столичных плоско
И мало село,
Мне по самую ту доску
В сердце залегло.

В слепой тайге да на реке студёной
Попал рыбак в оплошку и беду –
На камень сел и скарб свой немудрёный
На дно пустил к досаде и стыду.

На берег влез, кляня судьбу такую, —
На сотню вёрст нет признаков жилья,
У ног река, свивая, гонит струи,
Над головой меж сосен мчит своя.

И вспомнилось – на слухи бабы падки, —
С десяток лет тому назад кержак
Ушёл в тайгу, избу срубил в распадке,
Живёт в глуши отмирной как чужак.

В пустыню он бежал с чумного пира
От скопища, погрязшего в страстях,
Чтоб за чертою гибнущего мира
Вернуть себя молитвою в постах.