Мария Степанова - Против лирики

Шаг: как бы по льду, но и нормальный.

Рот: захлопнутый на «Я…»

Так этаж внимает этажу,

Лестницей сбегая на площадку.

Так Тангейзер во Венерин грот

По траве украшенной идет.

Раз меня губами не касаются,

Буду спать, как спящая красавица,

На ходу, а как бы на перине,

Что там слева ты не говори мне.

Две серьги, хранимые ушами —

Карты двух небесных полушарий,

Двух цветистых, кружевных.

Алый розан в каждой середине,

Точно пуп в окошечке бикини.

Кромкою морской окружены.

Их бы склеить – получился глобус,

Над которым, счастлив, помирай.

И, жива еще, вхожу в автобус:

В каждом ухе – полурай.

Тело то, сотрясаемо икотой,

Слезну влагу по личику точаще,

Тем не мене над женственной пехотой —

Как Чапай на грохочущей тачанке.

В сердце ваше я вдвинутая буду

С каблуков и по стриженое темя:

Так Свобода седлает баррикаду

И враги на станицу налетели.

Что мне с того, что утро в снегу по лоб,

И отплывает автобус, и свет в ларьке?

Тело, в постелю падающе, как сноп,

В неживом одеяле, как в кулаке.

Ну-ка, девушки, тот ли услышу звук,

Что в одичалое ухо войдет, как перст,

Что обнаженную кожу сведет, как зуд,

И на загривке поднимет шерсть?

Как со ступени на нову перевалясь,

В сон изо сна выпадаю, как под бугор,

Будто гранит, ваятеля убоясь.

Словно не я, а чего-то горб.

Поворотимся на восток ли

Глаз одинаких четырьмя,

Двуполовинками бинокля,

Виньетками тебя и мя?

Есть двусторонни зеркала.

Они уменьшат-увеличат.

Возьми себе, какое личит.

Взамен оконного стекла,

В котором я лицом близнечным

Ли, братской чашкою весов

Сейчас задвинусь, как засов,

И поживиться будет нечем.

Се – я себе не силомер.

О чем жалею до сих пор.

В кресле шатучем, руки на ручки,

В пледе – как в отпуску,

Ежася от мороза,

От щиколоток до скул,

Как два дня до получки,

Вся я себе заноза.

Так балерина обидна пачке.

Содержимое оболочке.

И как воздух из недер шара,

Выпускает себя душа.

Прекрасен трамвай, испещренный рекламой,

Как шкура пятнист.

Над улицею, за оконною рамой,

Висячие гроздья монист.

Лежу животом на ребре подоконном,

Любуясь на снижнюю волю,

Волнуясь, как море под тем пароходом,

Под небом, взошедшим на выю.

Аист стоит на единой ноге.

Ниже – стемневшее поле.

Небо светимо в своей же фольге.

Ах, спотыкаясь, как пони,

Ленью седлаема, оком вертя

Искренним, неукоримым,

Перебираюся через путя.

Кроюся пасмурным гримом.

Окаменевши, и стать бы столбом.

Вот и товарищ тебе, дискобол.

Из-за дубравы, чащей молчащей,

Чудный выходит месяц горчащий.

Какие карты – о тебе в пасьянец?

Каких об имени пытаю пьяниц?

День понеделен, вторничен, срединн,

Чист как паркет, пока не наследим.

Вот каждый час катит к тебе составом

И выпирает изо дня суставом,

Морскою свинкой с золотым билетом,

Кипящей сценою с кордебалетом.

Как бы гадалка, но не угадалка.

Как бы сидеть на коробе в прихожей

В день понедельничный, белопогожий

И ждать подарка.

На тело-на голо пальто нахлобуча,

Ключами бренча, в коридоре бегуча,

Животныим я из норы

Гляжу из замочной дыры.

И вижу: седеющ, как шерсть ноября,

В проеме колеблется воздух един.

Тогда удаляюся, как господин,

Двумя голосами в себе говоря.

Будь гнездом моим заочным!

Красный дом что красный угол:

В левом глазе привосточном —

Непрерывный жаркий уголь.

Как хожу я к эстакаде,

Боком к боку льня чужому,

Как стекло в пустом стакане

Ждет присутствия боржома,

Под руку тебя веду на

Красный дом, который знаю.

Ночь вокруг него – как дура.

День вокруг него – как знамя.

То Ява мотоцикл краснеет в серебре

Несрочною весной на комнатном паркете,

И мы живем при нем, как племя при горе

И родословная к анкете.

Когда за ним придут – невестой из невест

Его перехвалить и возвышать стропила,

Чтоб слепо оставлял испытанный насест.

Но я его не торопила.

Он между нами жил. В жилище и без пищ.

Как на конюшне конь. Или в ночлежке нищ.

Как лишнее ребро – но лучшее – каркаса,

По дому моему – во всю длину Кавказа.

Я милое забуду как походку.

И сонных штор движенье поутру

При свете совести сойдет в охотку

За приоткинуть черную чадру.

Мигни – скажу – глазок, мигни другой.

Пошевелю протяжною рукой.

Ступну ступней на половичный холод.

Прочувствую тепло, светло и голод.

Как в шаре шар, в беседке ли скамья,

Сижу в здоровой мне здорова я,

Как в зеркало глядясь в воронье стадо,

Что составляет одеянье сада.

Кос бы хна? и перстни в серебре?!

Нет – хотя бы глаз калибры!

Устрашает – мухою колибри

Вьющаяся в розовой заре.

И, к свиданью личико окрася,

Страшные глаза ему рисую,

Точно вор в гостиницу пробрался

И банкноты спелые тасует.

Меха до пят, и ноги – как мечи:

Чтобы – блеснет – и головы долой.

Высовываться шелком из парчи.

Мять кружева пальтовой под полой.

С тем, чтобы ту и эту красоту,

Завив, переодев, позолотив,

Поставить мною (чайник на плиту) —

Шумя дышать и паром возойти.

То север сна. В подушке голова,

Все пальцы ног указывают к югу,

И я лечу, как на канате юнга,

Вращаяся, как в битве булава.

Когда-когда и я тебе приснюсь

Ландкартою, разложенною гладко:

Там два полярника, одна палатка,

Одна галета и последний раз.

Нет, ежли сниться – то (в какой-то спальной)

Как безвозмездная величина:

Слезою постоянною, наскульной,

Которая как лампа включена.

Лицо накрыв, что в праздник стол,

Помадой, черными очками,

Сквозь них темнейшими зрачками,

Отрадою. – И все, и стоп.

Вода, шумящая на Банном,

Как выпускница перед балом,

Имеет полные права,

А я при ней и неправа.

Мое желание едино —

Себя держать у середины

Стола чужой биографи.

Сияя, как цветной графин.

Побегите прочь вы, стихи, мелькая,

Как разносят крысы чумну заразу,

Чтобы приглянуться милому глазу,

Серый ли, карий.

Как ломают лыжи слетая с горки,

В поясе ломайтесь ему в угоду,

Не перекликайтесь и мне вдогонку:

Боле не буду

С вами я. В иную влезу обувку,

В личико иное лицо просуну,

Как бы домработница на прогулку,

Вымыв посуду.

Побегите прочь вы, мои, к поклону

Пясти растопыря и рты разиня:

Лакомой запиской, клочком картона —