Мансур Вахитов - Бумеранг

Вот бы птицею мне стать
на неделю,
с высоты обозревать
в дымке землю.

Видишь, в небе толкотня —
птичья стая? —
с этой стаею и я
улетаю.

За неделю не достичь
мне Египта,
с птичьей стаей по пути
я погиб бы,

потому поворочу
я на север:
что мне, чёрному грачу,
встречный ветер?

За неделю доберусь
в гости, други,
излечите мою грусть
в Петербурге.

Оставь надежду всяк сюда входящий,
она – предтеча разочарований.
Мир этот – чей-то музыкальный ящик,
наказываемый порой молчаньем.

Но невозможна немота живущим,
я сопрягаю вновь слова и ноты,
чтоб вразнобой хрипящий и орущий,
клонируемый в собственном помёте,

не сгинул, распадаясь в одночасье
под гнётом галактических гармоний,
мой диссонансный, воспроизводящий
ежемгновенно и без антимоний

себя – мой мир. На благостное счастье
оставь надежду всяк сюда входящий.

Когда-нибудь закончится завод,
и, варварская, смолкнет наша песня —
музыка сфер наполнит небосвод,
и над пустыней грянет хор небесный

о неисполненном, тщете надежд —
они родятся с каждою звездою,
исчезнуть чтобы, сгинуть, но не преж-
де, чем встанет музыка
с пружиной заводною.

Начало Европы: пошёл восемнадцатый век,
и есть, что делить в этом мире придворных гавотов.
Блистательна Порта, негромок Вольтеровский смех,
а музам служенье – служение , но – не работа.

Родиться в купечестве – тоже немалый талант,
а быть музыкантом при этом, наверно, несчастье,
хоть Бог покровительствует, верно, сам – музыкант:
врачует гармонией неутолённые страсти.

Венеция, старый надёжный торговый корабль,
скрипит, разворачиваясь посреди Средиземья.
Маршруты иные проложены: дон Кристобаль
давно прочертил килем западное направленье.

Но в землях Италии, в древнем и нищем краю
летит к небесам нарождающееся бельканто.
Болонья и Мантуя, Генуя, Пиза – поют,
сеньоры без армий оплачивают музыкантов.

Трагедией кончится век, как и всякий другой.
Да, есть единение силы – военной, финансов,
но – слава поющим, в могиле одною ногой,
и тем заявляющим миру: они – итальянцы!

Скрипач из купцов сочиняет неспешно свои
концерты в гармонии с миром, дискантом гобоя
выводит мелодию, веря, что Бог сохранит,
и тот сбережёт посреди векового разбоя.

Наивно надеяться: кто-то, спустя двести лет,
отыщет в развалинах жёлтый клочок со строками
и досочинит, восхитившись, и выпустит в свет —
продолжится имя… быть может, кого между нами.

Теряя слова, пропадает строфа за строфой —
они растворяются в индифферентном пространстве.