Георгий Ефремов - Птица Love.Ру

Ру!
В эти людные времена,
На таком проливном ветру
Устоявшей – снова протягиваю слова
О судьбе, что тебя и меня Свела.
О земле, что была светла,
А потом она выцвела. Отцвела
И проросла слезами…. Они-то всегда к добру.
Что там дальше – я и не разберу —

Июльское солнце бесстрастно.
Трава горяча добела.
И жизнь коротка и прекрасна,
Желанна и так тяжела —

“Твоей не буду никогда”.

Картинка: в комнате одни мы,
над нами пепельные нимбы
из дыма. Ты сказала “да”.
На стеклах светлая вода.

Две яхты – синие весы —
плывут легко, неторопливо
на север, в горлышко залива,
к сырому лезвию косы.

Мы рядом. Мы безумно юны.
Белеет берег из-за штор:
на пляже дождь, на море шторм,
на фоне неба – лес и дюны.

Рута
раскладывает на балконе эскизы,
чтобы они просохли.

Три наброска,
три уютных вчерашних заката
выцветают,
бумага коробится,
краски бегут будто реки
меж лиловых откосов,
разливаются,
вбирают одна другую.

Вот и нет никакого заката:
получился отрывок планеты,
как в окне самолёта, —
но другой, незнакомой планеты,
которую видела Рута,
а я не видал.

Что ж, наверное, это искусство,
и неважно, чего ты хотела,
важно – что получилось в итоге.

Вспоминала вчерашний закат,
а возникла иная планета —
это чудо.

Я хотел написать «я люблю»,
написал «я люблю»,
ты смеёшься.

Ты художник, ты жаждешь чудес,
а тут никакого чуда —
увидел и полюбил.

Как будто видишь небеса с изнанки,
так выпуклы созвездья и светлы,
и взмахи сосен – тающие знаки,
и бор – как оперение стрелы —

Её величество не спит,
гадает или шьёт, —
она тоскует обо мне
уже который год.

Её любовники нежны
и холодны душой,
и я избранницам моим
покорен как чужой.

Что ж делать, коли ей и мне
забыться не дано!
Она не спит, а я гляжу
на светлое окно.

Не смотри,
не свети
грустью влажной
в глаза.
Так случилось —
не суди,
грустно как —
не сказать.

Ты
меня обними,
и пьяней,
и полней,
и кувшин
наклони —
чашу нашу
налей.

Пусть не ты,
всё равно —
что гадать:
нечет-чёт?
Чашу часа
испей,
а не то
утечёт…

Утечёт?
Утекла
Та минута
Седа
Как и ты,
Как и я —
Навсегда,
Навсегда.
А у самой
Воды
Губ
Дрожащая нить:
Как и я,
Как и ты —
Чашу часа
Испить.

Над детством крохотным летя,
над плесенью земной,
смеюсь и говорю: «Дитя!
Дитя, танцуй со мной!» —

Вот – Джексон, мелкий служащий, писец.
Вот девочка из джаза. Имя – Молли.
Хотите знать историю сердец?
…И Джексон ей сказал: “Пройдёмся, что ли?”
Их тролли бело-бежевый повез.
Жил Джексон далеко, почти у леса.
А утром Молли пела песню звёзд.
А Джексон был суров, стальней железа.
Придя со службы, бухнувшись в кровать,
Подумал Джексон: “А купить бы колли!”
А на другом конце, в 7.45,
У микрофона надрывалась Молли.
А засветло вернулась Молли в дом,
Подумала: “Заняться, что ли, сексом?”
А на другом конце, часу в шестом,
У телефона надрывался Джексон…
От неудачи средство знаю я:
Недорого. Всего одна лишь фраза;
Скажите “о-хо-хо” и “о-ля-ля”

Полоса багряных дюн —
первый мой
последний дюйм.

Там судьба моя возникла,
и её летучий знак
заключён в сосновых иглах,
чешуе, песчинках, снах —
в дальних снах затерян путь.

Но и яви не вернуть…

А теперь, когда печаль уже не та,
Оглянулся я назад, пришел туда.
Оказалось, что я верю во вчера,
А казалось: всё обман и всё – игра.
А теперь – куда мне деться от стыда?
День вчерашний, ты вернулся?
Снова?
Да?

Ворох писем сжёг дотла,
Но не стал умней.
Почему она ушла —
Не сказала мне.

Поверить в дружеский навет?
Подозревать сорняк в травинке?
Лишиться мужества от гнева?
Лишиться голоса, крича?
В такое лето – мы всё те же?
Разрешено мне августейше:
Касаться смуглого плеча,
Глядеть в невидимое небо,
Ходить по каменной тропинке,
Лежать на розовой траве.

…В соседнем мире – дождь несносен,
а здесь – подольше бы кипел.
Безукоризненная осень,
сон и беззвучная капель.

Год кончится безумно скоро,
и день прощается со мной.
Взгляну па город с мягких горок
зелено-желтых. И домой —

Сосну и волны заглуша,
расплавив небеса,
жара потухла и ушла,
и началась гроза

в саду, где ночью танцы – там,
где все поют и пьют, —