Александр Петрушкин - Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов

пока там жарят голубей

парных как молоко и свет
все дольше из замочных скважин

пока природа голубят
накормит миром до ответа
и губы вытерев взлетят
и в скважину пройдут с рассветом

оставив голубятню нам
где смерти их до самой крыши
чтобы несла нас на руках
пока живот как смертный дышит
(2011)

ни мёртвый ни чужой ни-ни ни-ни
сбегающий за дозою колбасной
припоминай как привели огни
в аскезу в этот ящик безопасный

как в длинный снег продавленный трамваем
ни мёртвый ни чужой ни разговорный
приговорил идти на этот красный
из горла только выдохом скоромным

переходя здесь за неделю землю
пересыпая с каждою открытой
такое горе что Федоре страшно
такое счастье что по швам корыто

ни мёртвый а скорей сорокалетний
стоишь в своём [пока живой] Тагиле
и слышишь этот снег тупой отвёрткой
заверчивает смерть что мы забыли
(2011)

о чем пропела песенку ты богу
очёртичо напишешь мне в подмогу
напишешь сдуру старосте письмо
в деревне всё как прежде в молоко
и свысока на нас взирают боги
остановившись в небе у дороги
стрекочущие два аэроплана
сканируют всю местность – этот сканер
остановить поможет чёртичо
но как легко ты пела как легко
шагала по букварному пологу
спуская слово как колени к богу
и обезножена летела а не шла
хранила коготками комара
сканируя за помощь этой почвы
о песенка о женщина моя
о торфяное чудо для огня
о песенка ты чёрти чо и как же
тебя когда никто уже не скажет
не пропоёт

ты будешь без меня
(2011)

Поехали в грачиный этот рай,
где белый свет и босиком трехпало
проходит глас насквозь тебя, насквозь
физический раствор – где, как упало —
так и лежит [что спрашивать в ответ?]
рассыпанный на тени, черный снег —
он кажется, крошится у запала…

Мне западло, мне – в птичий этот лай
где повестись на каждого базары
и грач больной ведёт [как поводырь]
меня и голос, где мясная тара
меня ещё выносит – ехать, стыд —
весь этот долгий, в прицепном у стаи
где чёрный свет нас долюбил, распил,
разлил в свои граненые стаканы.

Поехали, гранёный мой стакан,
позвякивая ложкою утробной,
трёхпало трогая грачиный доязык
и, проживая физраствор по пробной
уже двадцатый раз кажись. Кажись!
Такая жесть, что, проживая голос,
его ты, как покойника, везёшь —
прилюдно, по срамному, в одиночку.

Поехали в грачиный этот рык,
В сад полосатый, в костяную почку,
Которую снежок проборонил
Чтобы остались пустота и голос.
(2011)

на двадцать третье каждый неслуживший
служака выпивает две поллитры
и елкою последнею домой
стремится по уклону – боже ж мой
такая вот россия приключилась
с тобою брат твоя сестра побрилась
и с криками и скринами аллаха
гуляет тоже ровно россомаха
вот перекос ворона я закопан
с солдатами в районе перекопа
в районе часа третьего шестого

на двадцать третье на углах убого
разложен снег как баба плечевая
на двадцать три рубля уже хромая
рассия поминает нас негромко
трещит у наркомана слева ломка
и речевая просится наружу
страны своей которой я загружен
по горлышко и по февраль засветит
пылает ёлка соблюдай омерты
закон базар чтоб было всё по фене
три раза по поллитре я бессмертен
я соблюдаю правила до гроба
россия родина слонов читай уродов
читай меня (да хоть по двадцать третье)
я сам урод я здесь служу до смерти
(2011)

И вот, пока жена в отъезде теряет чёткие черты,
поговорим в зачёте смерти. Поговори и покори
ещё одну как десятину. Мельхисадек вошёл во ад,
приобретение утратив, как некогда порядок сад.
И вот пока нас этот гложет неагрессивный кислород
садись со мной до самой смерти. Смотри рот в рот.

И золотою паутиной по паузам ползёт паук
На древесине невидимый он ножкой отбивает – стук
Забитого гвоздя, где снежный лежит ещё её покров
Пока жена его в отъезде мы чутко сохраняем кровь.
Она то брызжет, то стекает у ангелов среди бровей
Мой собеседник что-то знает – и Бог за ней.

Четырехостное сердечко её смешно и бьется в такт
Пока нас вынимает иней из тёплого хитина трат.
Какое слабое несчастье смотреть с земли, как слон летит,
Ребёнок комнату ломает и темнота вокруг молчит.
Мельхисадек по аду бродит и ад напоминает сад
Отполированный до лака. И белый град

От нас скрывает его голос, как полость или басмачи
В Таджикистане – в полный голос – летят грачи
И гвоздь любви, забитый в небо, в повздошье спелых пауков,
Пока жена моя в отъезде разбитая на сто кусков,
Проводит опыты потери над нами свысока урод —
Мельхисадек ползёт до смерти, сопротивляясь ей рот в рот.
(2011)

Телесный сад, где ест меня листва,
зачитывает скромные права —
перелистав, как нищенка, слайд-ленту,
подкожный слайд: наверно, ты права:
что ждать в Челябе, прислонившись к ряду
подземного скрипящего крота?
Все тридцать восемь, что я был варягом,
испытывал густую карусель синичную
на прочность и отсель всегда бежал —
но оказался рядом

телесный сад, в который я вхожу
который раз вдыхая туберозу,
три отраженья на себе ношу
и строю этим отраженьям розу.
Телесный сад, где мудями звенят
такие же безкожные подростки,
иголкой смерти тычут сквозь меня
в каком-нибудь смертельном,
как Свердловске,

и покидают норы и поют
телесный сад во имя нашей смерти —
им смерть шмели на блюде подают
как голову мою в пустом конверте.
Нательный сад, ты испытал меня —
так отпусти с огнём в живот свой тёмный
во имя мира, рожи и угля, настольной лампы
плоти непристойной.
(2011)

о господи мы выпав из тебя
летим как мошка из глубин сибирских
с урановой рудой в одной руке
с уродом восковым на колпаке
с трудом большим припоминая близких

мы край тебе свинцовая вода
вина виной но мне не удержаться
и главная задача у з/к
отсюда прыгнув
до тебя добраться

о господи храни свою руду
шугая вертухая и собаку
ураново здесь нам по глубине
твоей и прочее почти уже
не жалко