Ирина Рубашкина - Крылья. Сборник русской духовной и патриотической поэзии. Современные поэты Подмосковья. Выпуск первый

Чем жизнь длиннее, тем короче тень…
И человек подобен дуновенью:
Вчера еще персидская сирень
Цвела в саду,
Сегодня – легкой тенью
Ушла от нас еще одна душа…
И соловьи умолкли, и прохлада
Напоминает: нужно чуть дыша
Цвести,
А после уходить из сада
На цыпочках…
Один протяжный вздох,
Такая малость – шелест, дуновенье…
И я исчезну…
Как бы ни был плох
Мой век,
Но в нем царило вдохновенье!

Светлый день на крыльях к нам спустился
И мою надежду разбудил,
Родником по камушкам струился,
Полный вдохновения и сил.
Черпаю и свет, и вдохновенье:
Их вовек не вычерпать до дна!
Снова напрягаю слух и зренье:
Рядом пела птица – где она?
Улетела в тайное гнездовье.
Ну, а я шагаю по стерне.
Пела птица – искренне, с любовью,
Как – дай Бог! – пропеть стихи и мне.

Черновики – отставники!
Что вы для будущих стихов?
От совершенства далеки,
Как угли от огня костров.

Чтоб угли хладные разжечь,
Чтоб запылал костер в стихах,
Частицу сердца надо сжечь,
Порыв души вдохнуть в меха…

По снегу иду не спеша.
Рябина мне веткой кивает.
Как будто волна наплывает —
Мелодию слышит душа.
Мелодия эта знакома,
И кажется, кто-то поет
О том, что родимого дома
Свет к сердцу из детства идет.

Становишься как-то спокойней,
Надежней и даже сильней.
И хочется жизни достойной
С мелодией этой своей.

И хочется встречи сердечной
С товарищем верным в пути.
И думаешь даже, что вечно
Так можно идти и идти.

Внутри тишина…
В глубине под ресницами
Незримым смирением тихо свечусь.
От всепожирающей, липкой, дотошной,
Постылой дневной суеты я лечусь.

С тончайшею грустью
Столь редких мгновений
Тебе, одиночество, гимны пою;
Тебе, о молчанье, опять, во спасенье
Вверяю я хрупкую душу мою.
И волны прозрачные стихотворенья
Мной правят легко, как приливом Луна.
И брезжит желанное выздоровленье,
Отрадна печаль, и внутри тишина…

Опять зовет осенняя дорога,
Где те же тополя… размытый путь…
Раскинув руки, птицей возле стога,
Споткнувшись, упаду когда-нибудь.
Под шум дождя и шорохи туманов,
Добавив горлом где-нибудь на треть,
Средь рифмачей, шутов и графоманов
Я мог бы хором плакать, жить и петь.

И знаю ведь – почетней и полезней
Шагать со всеми, не жалея ног,
Но, видно, чисто русскою болезнью
Я с детства безнадежно занемог.
Мне ведомо, как, следуя за строчкой,
Рождаешься, чтоб снова умереть.
И знаю, как в бессоннице полночной
Внезапно синим пламенем гореть.

И в том моя тревога и отрада,
Печаль, томленье, радость и борьба,
И в том – мой крест, и в том – моя награда,
Привычка, блажь, спасенье и судьба.

Скользнув по лезвию Кольца,
Затормозив на кромке острой,
С лицом озябшего мальца
Приду к тебе, Лосиный Остров.
Ведь я навечно обручен
Кольцом асфальтовой дороги
И возвращаться обречен
В твои ольховые чертоги.
Лосиный Остров! Допусти
В свои осиновые кущи,
Природной мудростью прости
За глухоту грехов грядущих,
За суету свершенных дел,
Бесплодность помыслов и мыслей,
За наш наследственный удел —
Страдать, не постигая смысла…

Я – твой кусочек и ручей,
Здесь мои корни и истоки,
Где крик испуганных грачей
Касается небес высоких.
Позволь испить твоей тиши,
Не сломленной моторным лаем…
Я этим утром согрешил,
Непогрешимым стать желая.
Унизив праведную боль
Холодным окриком рассудка,
Я торговался сам с собой,
Сложив из грусти самокрутку.

Я знаю – в лоне тишины
Растает исповедь признанья,
Слова всё менее слышны,
И всё мучительней незнанье…

Не потому ли поутру
Душа цепляется за строчку,
И рвется в небо на ветру
Сухим осиновым листочком?..

Когда тебе уже не тридцать,
Когда полжизни на излом
И песня раненою птицей
О землю бьет больным крылом,
Когда, за звук цепляясь, слово
Безумно жаждет тишины,
В тебе я ощущаю снова
Бойца невидимой страны,

Где смысл и грубая условность
Свой вечный диалог ведут
И где привычная греховность
Штурмует совести редут,

Где правы все, но лишь отчасти,
И крутишь за витком виток…
И лишь одна тоска по счастью —
В сухом остатке, как итог.

Итог чему? – и сам не знаешь,
Но понимаешь – надо жить,
Держась за то, что потеряешь,
Творить, бороться и… служить.
И верить, сомневаясь, верить,
Что в каждом миге есть резон,
Что у Любви бывают двери
Во тьму сердечных нежных зон.

И что придут благие вести,
И что святым не страшен Суд,
И что соломинкою песни
Твои кого-нибудь спасут.

О, сколько раз небесный ангел песен
Слетал в мой дом!
Усаживаясь в пыль старинных кресел,
Он пел о невозвратном, о былом.
Мои глаза молили о молчании,
И таял звук
Во вспыхнувшей надежде и в отчаянии,
Впитавшем боль разлук.

Но ты меня покинул, ангел милый.
О, знаю, отчего!
Ни нежностью, ни ласкою, ни силой,
Увы, не тронешь сердца моего…

Государыня царица красотою не взяла,
Зато ростом взяла – выше среднего.
Страсть любила палить из ружья она,
На охоту Анна Иоанновна ездила.
Вечерами царица метала банк,
А шуты – чудо, что за веселье!
Во дворце по торжественным случаям – бал,
Ночь – попойка, а утром – похмелье…

Не чуждалась царица и других забав,
Например, изящной словесности.
Так, пиит Тредьяковский, стишки накропав,
Удостоен был аудиенции.

Государыня пииту велела читать,
Позабавь, дескать, стихотворением.
Тредьяковский без умиления не мог вспоминать,
Чем закончилось это чтение.

– На коленях стоял у камина я
Пред Ея Императорским Величеством.
Превзойти, стало быть, в песне хотел соловья,
Хоть не качеством колен, так количеством.