Борис Херсонский - Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна

в дни военные трактор оденут в броню
урожай был хорош но пропал на корню
из парижского гетто бетон и стекло
возвращается барин в село

едет барин на бричке помято лицо
и доедет ли то до москвы колесо
а до тулы доедет вот истинный крест
до глухих заболоченных мест

да и мы плохо слышим оглохли вполне
что нам музыка та на короткой волне
что нам друг или враг на короткой ноге
что победа на курской дуге

хорошо гастроном открывается в два
на дощатом заборе плохие слова
тяжело на душе не подымет атлет
проживем еще несколько лет

едет барин на бричке пейзаж незнаком
взгляд скользит не задерживаясь ни на ком
кучер хлещет коня конь плетется едва
на заборе плохие слова

все же лучше чем мысли у нас в голове
впрочем мыслей немного одна или две
чуть колышутся как деревца на ветру
шевелят мозговую кору

Мы говорим «ничто не забыто», хоть все из памяти смыло.
Мы говорим «никто не забыт», но при встрече в аду – не узнаем.
Да направится молитва моя пред Тобою, яко кадило.
Да обернется кара незаслуженным раем.

Да явится на поверхности вод Твое отраженье,
как было в дни до начала, до первого Слова.
Потому что Вселенная ущербна со дня рожденья,
потому что Творенье прекрасно, но прогнила его основа.

Пусть будут жертвой Тебе воздетые к небу руки,
Пусть руки Твои, простертые на Кресте, будут ответом.
Пусть наши напрасные муки зачтутся, как крестные муки,
Пусть тьму наших мыслей Ты рассеешь предвечным светом.

Ибо свет – Твой единый ответ, а иначе ты не умеешь,
потому что таков порядок в Царстве Небесном,
есть только свет и тепло – Ты сияешь и Ты – согреешь,
светлым теплым Словом в мире темном и бессловесном.

А не страшно ли нам под Иродом, не под Богом?
А не страшно, что на ограде проволока под током?
А не страшно на нарах лежать на боку, и война под боком?

Нет, не страшно ничуть, нам что Бог, что царь Ирод.
Нет, не страшно, ведь ров глубокий вокруг ограды вырыт.
Нет, не страшно ничуть на нарах, вор у вора не стырит.

А не страшно ли нам одним на свете остаться?
А не страшно, что список друзей вспоминаешь, как святцы?
А не страшно, что наши враги нас целуют со словом «братцы!»?

Нет, не страшно ничуть оставаться одним и во тьме, и на свете.
Нет, не страшно умерших вспомнить – ведь мы не дети.
Нет, не страшно с врагами брататься, если пуля есть в пистолете.

А не страшно ли нам за столом, накрытым зеленой клеенкой?
А не страшно ли нам в окопе рядом со свежей воронкой?
А не страшно, что наша жизнь повисла на нитке тонкой?

Нет не страшно сидеть за столом, если водка на дне бутылки.
Нет не страшно в окопе, если выбриты лбы-затылки.
Нет, не страшно, покуда звенят грехи, как монетки на дне копилки.

Главный герой кинофильма – это скелет кита.
Водка плохо, но все же лучше, чем наркота.
Люди в принципе несущественны, особенно, где холода.
Особенно, где к обрыву тяжело подступает вода.

Природа – задник спектакля, северный тусклый пейзаж,
он не знает ни похоти, ни государственных краж,
ему даже храм не нужен, здесь и сегодня, как встарь,
небо – предвечный купол, любая скала – алтарь.

И что там страсти людские, которым копейка цена,
и что там продажные твари, если вся земля спасена,
если кит, истлевший возле прибрежных скал,
легкой смерти искал и – нашел, что искал.

Поднять скелет – не по силам, понять – не по уму,
неведомо братским могилам, каково истлевать одному,
под ударами волн холодных, под крики голодных птиц,
под пенье солдат безродных, стоящих на страже границ.

Люди здесь неуместны и, чувствуя это, идут
прямиком к погибели, жизнь невозможна тут,
разве что жизнь чудовища, всплывающего со дна,
черным бугром возвышается над волнами его спина,

но и эта жизнь завершится, и через несколько лет
рядом с первым скелетом ляжет второй скелет.

Царица Суббота идет по местечку, легка походка,
незримы следы.
Старенький Мойша идет перед ней, в ставни стучит,
и местечко внимает его словам:
он кричит: «Суббота идет, евреи, бросайте труды,
вас давно уже нет на свете, пора успокоиться вам,

довольно истлевшую обувь латать, доить зарезанных коз,
подметать разрушенные дома, наводить в пустоте чистоту,
пора усмирить этот гвалт, этот еврейский колхоз,
не кричите от боли, ваш крик слыхать за версту!»

Успокойся, Мойша, никто не слышит наш крик,
успокойся, Мойша, никто не слышит твой стук,
уж если кто суетлив – это ты, несносный старик,
стучишь в пустоту, мертвый старик, не покладая рук,

Чего тебе надо, въедливый книгочей?
Две халы на белой скатерти, в бокалы налито вино,
женщины что-то шепчут, зажигая огни субботних свечей,
но шепот тоже не слышен и свечи сгорели давно,

Но Суббота царствует, предваряя вечный покой,
для Единого вечность короче субботнего дня,
Старенький Мойша стучит в ставни слабой рукой,
он мертв, он горд, он думает: вечность идет позади меня.

мы живем вчерашними слухами надеждами опасениями
мы сравниваем себя с увядающими растениями
с одеждой изношенной выброшенной без сожаления
с техникой постепенно выходящей из употребления

наши уши засорены шепотом лжи проторенной
наши ноги уныло топчут мостовые страны опозоренной
наши мысли ходят по кругу словно пони на привязи
наши мифы застыли как перед камнем витязи

ни налево пойти ни направо а прямо пути заказаны
руки прячем за спину как будто связаны
держали язык за зубами а чаще протезами съемными
умирали рабами а жили вольнонаемными

жили вольнонаемными получали авансы с зарплатою
на субботники выходили с веником и лопатою
после пили всем коллективом водка льется и время тянется
думали выпьем стаканчик глядишь и все устаканится

а потом анекдоты старинные сальные непотребные
потом карманы пустые и романы служебные
раз за жизнь санаторий раз в две жизни путевка в Болгарию
сегодня и ежедневно начальство с пропитой харею