Борис Херсонский - Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна

современным сражениям тесно на улицах городов
на помощь приходит бомба тысяча в ней пудов
что соответствует весу шестнадцать тонн
как поется в песне пятидесятых годов
прощайте девушки прощай притон

мы мирные люди но наш бронепоезд трофеев полный вагон
мы мирные люди одетые в камуфляж
три танкиста три друга машины боевой экипаж
обломок к обломку индустриальный коллаж
каховка каховка родная винтовка но лучше калаш
установка на дружбу и установка град
горячая пуля горячее сердце не знают преград

каховка каховка родная винтовка окончен наш светлый путь
на улицах тесно а нужно еще в переулок свернуть
всей боеспособной техникой всей армией всем полком
или всем сердцем безразлично не в этом суть
плечистый и крепкий в футболке и кепке дурак дураком
ищут пожарные ищет милиция но парень нам незнаком

страховка страховка была бы сноровка а ум ни к чему
набьешь папироску порохом и империя вся в дыму
перейдешь границу и никаких границ куда ни погляди
ткань небес рвется в клочья превращается в бахрому
восходит черное солнце медаль на Божьей груди
не надо печалиться душу не береди

Ни христианских таинств, ни античных мистерий,
ни египетской мистики, ни индийской сансары,
жизнь человека зависит от молочнокислых бактерий,
творцов простокваши, которую от века едят болгары.

Помолимся же бактериям, чтобы они нас хранили,
от всякой напасти, от гнусной мясной отравы,
от внешнего понуждения и от внутренней гнили,
причастимся кисломолочного, будем вовеки здравы.

Прежде все бактерии были кисломолочными, но от гордыни
бактерии стали гнилостными и низверглись в кишечник,
а могли бы жить в молоке, среди белой вечной святыни,
очищая старых людей, превращая их в млечных-вечных.

Но предстанут они перед страшным судом микроскопа,
пупырышки-колонии на среде из агар-агара,
И придут антибиотики, и кладбищенского землекопа
днем с огнем не найдешь, не вкусивши мясного отвара!

Ибо смерть и гниль затаились в убойном мясе,
человечество привыкнет к воздержанью от этого яда.
Стремленье к кисломолочному живо в народной массе,
Простокваша – залог бессмертия, наша жизнь и отрада.

Микроскоп на столе. Илья Ильич в антикварном кресле,
он и сам антикварен в костюме-тройке, в манишке белой.
Странно, он скоро умрет от инфаркта, если
умрет, то тело используют для вечных научных целей.

А после сожгут в печи, и институт Пастера
примет прах сына России, молдаванина и еврейки.
Спасенье в кисломолочном. Такова была его вера.
Он искал лазейки в бессмертие, но не нашел лазейки.

Линия фронта не одна – их две,
челюсти, размалывающие тех и тех.
Голова – одна, а в этой голове
длинный список-перечень воинских утех.

Похороны павших, гранитный монумент
в каждом захолустном горе-городке,
однотипные надгробья – серый цемент —
грядками-рядками, смерть на каждом рядке.

К проводам там вырастут бумажные цветы,
будет и немало пластмассовых венков,
в каждом доме сироты – голодные рты,
в каждой хате – пара безутешных стариков.

Лица взяты в траур в рамках под стеклом,
фото выцветают наперегонки…
Вроде бы победа, а все пошло на слом.
Подрастают сироты. Уходят старики.

снаружи покрылись шерстью и изнутри озверели
и где там телячьи нежности и соловьиные трели
а если не трели хотя бы чириканье воробья
и надежды нет на непробудную старость
когда вокруг да около волнами ходит ярость
как вода полуостров с трех сторон омывает тебя

остается цыплячье горлышко узенький перешеек
воспоминаний о парках о рядах зеленых скамеек
осторожно окрашено о томлении по вечерам
в зарослях номера без всяких штампов о браке
танцплощадка ромашка какие же танцы без драки
на надбровье слева доныне остался шрам

армия и тюрьма воспитывали мужчину
сидящего в кабинете берущего не по чину
беспощадного склонного к пьянству и наркоте
но шерсть не росла и клыки из-под губы не торчали
и вспоминали господа в час печали
и если детей не рожали, то заботились о коте

на гробах не плясали, не плевали в могилы или
плясали плевали да только все позабыли
откроешь семейный альбом тридцатых годов
и увидишь звериные головы над пиджаком или блузкой
на фоне площади красной или березки русской
или гипсового подростка всегда и на все готов

Живет ребе на небе, под ним золоченый трон.
На левом плече сидит Моисей, на правом плече – Аарон,
шепчут в уши ему премудрость с обеих сторон,
это – устная Тора, нерушимый закон.

Кошерная рыба плывет в медовой реке.
Пасется молочное облако от тучи мясной вдалеке.
Никто не дерзнет сварить козленка опять-таки в молоке
козы-дерезы, за три гроша купленной на ярмарке в городке.

А была хорошая ярмарка, и совсем не плох городок,
и коза хорошая, дойная, слабая на передок,
и синагога просторная обращена на восток,
и полицейский усатый, в корявых зубах свисток.

Но все это тут, на небе, где хала лежит на столе,
и все-таки интересно, что осталось там, на земле,
как там соседские дети, в достатке, небось, и в тепле,
находят ли до сих пор золотые коронки в золе.

Наверно, если находят – думают, повезло!
Вместо кладбища парк, там девушка опирается на весло.
В синагоге клуб, там танцы или церковь – Христос Воскрес.
Жаль, такие подробности не различишь с небес.

Что хотят – то и делают. Утренняя электричка.
«Что хотят – то и делают», – раскачивается истеричка.
Платье не по сезону, ужасна раскраска лица.
«Что хотят – то и делают», – твердит она без конца.

И кто эти гады, что вечно хотят чего-то
запретного, страшного, это не наша забота.
Важно то, что наши желанья несбыточны, а они —
что хотят, то и делают, не выносят пустой болтовни.

Захотят – пустят по миру – голодной, раздетой, разутой,
захотят – подарят портфель с иностранной валютой,
захотят – создадут проблемы, захотят – создадут уют,
захотят убить, понятное дело – убьют.