Юрий Шкапов - За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

Лишь Никита наш невесел,
ходит голову повесив.
Так, плывёт, лишь бы несло
календарное число,
чёрным дни, а красным – даты…

Мастер, знай: беги туда–то,
подсоби вон там, вот тут.
А! Какой там институт!
Тряпки, масло, стружка, грязь.
Духом пал, со всем смирясь.
В скоростях станок рычит,
тётя Дуся всё ворчит,
мастер походя кричит.
Острой шпагой лезет стружка,
за резцом "летит" резец.
Нет ни друга, ни подружки.
Сгиб Никита–молодец.
Как старался! – всё с придиркой:
всё–то им плоха "обдирка",
не такой оставлен "припуск"…
На губах солёный привкус,
скулы сводит напряженье,
от окурков в горле жженье.
Вот проклятая работка,
поотбила всю охотку!
И тоска, хоть волком вой.

"… Да-а, видок не боевой.
Что ж ты так, герой, сомлел,
или каши мало ел?" -
Тётя Дуся–Дульцинея,
(той родня, из "Дон–Кихота"?), —
до всего вот ей охота,
вся в работе пламенеет.
"Тяжелы ученья кочки?
Подтяни–ка, друг, порточки, —
вишь, кругом снуют девчата,
дел–то, дел – край непочатый!
А ты тут развесил нюни:
помоги–ите, тёти-Дуни!…
Ты кто – парень? – Так не трусь.
Обойдись без тётек-Дусь.
Во все дырки суйся, суйся,
всем про всё интересуйся.
Эх вы, временные люди,
подавай вам всё на блюде.
Вас ведь тут десятка по три…
Мать–то, чай, поди–ка ждёт,
вот сыночек в ВУЗ пройдёт.
И куда отец твой смотрит!"
"На войне он."
"На войне-е…
Ну, прости, коль в чём обида.
Я ведь так, шучу для вида,
прикипел ты к сердцу мне,
вижу – маешься, угрюм.
Ладно, я поговорю…"

Тут же сразу, по–привычке, —
что ей вывески–таблички,
указатели пути -
как и с чем к кому идти,
(всё ей ясно что–почём!) —
пошепталась с Кузьмичём,
старым мастером–провидцем.
За себя не так бы рада:
"Всё. Берёт. Старик с ехидцей,
только делай всё как надо.
Завтра выйдешь к нему в смену,
во–он на тот станок подменным.
Ну, счастливой путь–дорога!"
Голос дрогнул так, немного,
и глаза на мокром месте, —
всё уж порознь, хоть и вместе.

"… Вот станок тебе, ДИП-двести, —
ввёл в права его Кузьмич. —
Это должен бы ты знать:
ДИП – Догнать И Перегнать!
Лозунг был. Не лозунг – клич!"
И остро взглянул на парня, —
понял – нет юнец–напарник?
Было ж, о-о!… А вот старик.
Эх, пора – счастливый миг!
Замер, глядя отрешённо.
"М-да, – прокашлялся смущённо. —
Мда, ну ладно, это – было.
Но… что было – не уплыло:
нету в нас того уж пыла,
этот клич теперь – для вас!
Понял?"
"Понял."
"В добрый час!"

Знал Кузьмич: лишь на доверьи
отрастают крыльев перья;
и когда ясны все дали.
"… Изучи станок в деталях.
Обучи резец заточке.
Присмотрись к делам соседа,
что не так – спроси, разведай.
Как готов – поставим точки."

Что ж Никита – рад безмерно?
Как сказать…
Не суеверный,
всё ж – тьфу–тьфу – через плечо,
вдруг работа увлечёт?
Потихонечку, с оглядкой
чутко тронул рукоятки,
нежно так повёл резечек, —
и станок завёл с ним речи,
существо совсем живое:
вот ворчит, натужно воя, —
тяжело, убавь подачу,
обороты скинь чуть–чуть,
да не так, не наудачу,
а точней узнай, в чём суть;
вот поёт, звенит! – в охотку
чистовая обработка.
Скорость вдруг на миг угасла, —
в кулачках поджал деталь,
и – с шипеньем, как по маслу,
синевой струится сталь;
вот резец алмазным жалом
вьёт металла лёгкий пух;
вот державка задрожала, —
эй, смотри, наловишь мух!

Для порядка, (для "натаски"),
как и все, начал он с "фаски".
Робко так сперва, сторожко,
ну потом – что в ужин ложкой!
А Кузьмич – старик хитрец:
мельком глянет на резец,
будто так чертёж подсунет,
мельком острым взглядом клюнет,
и – весь вид: мол, хата с краю.
А Никита пот стирает,
мастерство в себя вбирает.
Всё сложней, сложней детали.

Ноги словно гири стали,
и спина… не сразу прямо.
Ничего, и он упрямый,
одолеть надо "резьбу"!
Вспомнил деда, луг, косьбу:
как потел! – косу заносит;
нет уж сил… – коса вдруг косит! —
И резьба того же просит?…
Хо, уж смена! Вот же, чёрт,
в деле время как течёт!
"Можно, я ещё немножко?…"
И Кузьмич блуждает взглядом:
"Мне… там тоже кой–что надо."
Сел в конторке у окошка,
трёт щетину подбородка.
"М–да–а… Как сало в сковородке:
чуть прижги – пахнёт приятно.
Только – чуть прижечь, понятно…"

Мы потом не помним строго,
что мелькнёт на всех дорогах,
но уж юности пора -
как зарубка топора.
В память всё врезает юность:
взгляд, улыбку, смех, угрюмость.
Юность всё берёт на веру,
и ни в чём не знает меры.
Молодому – молодое:
работнуть, так норму вдвое,
погулять, так уж запоем,
спать, так хоть пали над ухом, —
ни пера им и не пуха,
молодцам и молодухам!

Вот, – сказал себе Никита, —
где собака та зарыта!
Захватило, понесло
чудо–юдо ремесло.
Словно коней под уздцы,
"взял" станок свой за резцы,
показал–провёл по кругу,
подтянул ремень–подпругу,
молча гикнул: ну–ка, черти!
И – забылся в круговерти.
Ночь ли, день, число какое,
холод–жар, остро–тупое, —
гей! – несётся колесница.
Колеса мелькают спицы,
всё быстрей, быстрей разгон.
Цех, станки кружатся, лица,
и душа поёт–резвится,
и в ушах весенний звон.
И сверкает круг под лампой,
слились спицы в светлый диск.
Брызжет искрами таланта
разудалый русский риск.
Круто вьёт спирали стружка,
стынет грани чёткий рез.
А вокруг друзья, подружки,
взгляды, шутки, интерес.
Жжёт печёною картошкой -
перебрось! в руках деталь.
И пахнёт дымком немножко,
горьковатым маслом сталь.
Вдоль тугой точёной глади
чуть дрожит дорожка–блеск…

Вот со лба откинул пряди,
и в глазах зарницы всплеск.
Вот он брови свёл упрямо,
молоточки бьют в висок…
В жизни к цели – только прямо.
Прямо! – не наискосок.

У конторки, в отдаленьи
как в строю, плечо в плечо,
в тихом счастливом волненьи
тётя Дуся с Кузьмичём.
Так, стоят, любовно глядя.
Эта глаз, тот ус погладят.
Видят молодости дали…

Тёти–Дуси, Дяди–Вали!
Людям вы себя отдали,
без остатка, бескорыстно.
И – да пусть: отныне, присно,… —
сердца доброго веленье,
поколенью – поколенье!

Кепка сбита на макушку,
бьёт в лицо порыв метельный.
До чего ж сладка подушка!
Как хорош обед артельный!
Как вокруг всё интересно!
Как чудесен день воскресный! —
встать попозже крепким, сильным,
приодеться так чуть стильно,
да пройтись, – ведь не монах,
ощутить всю прелесть… – ах,
стуки сердца – как вы звонки,
каблучки шальной девчонки!