Анатолий Жариков - Завтра будет вчера. Лирические стихотворения

На родине всё глаже, тише,
где ж ё-моё, ядрёна мать?!
Земляк такую хрень напишет,
что некогда и почитать.

Горек дым сигарет,
снится молот и серп
и изолятор сучий,
снится счастливый случай,

мать наша на плакате
на здании военкомата.
Горек угарный дым,
Родину не продадим —

так меж собой говорим
между четвёртой и пятой…
Пахнет дерьмом и мятой
весна…

То, что таишь от других, то и снится тебе,
снится вода – значит к счастливой судьбе;
снится петух – значит певцом тебе быть
с голосом очень высоким; снятся гробы —
быть тебе мастером, делать красивые вещи.
Снится дорога – шляться по ней бесконечно.

Закручивай сюжет,
раскручивай рассказ,
твоя свеча уже
не отогреет глаз,
не даст на стены тень
и свет на потолок. Обыкновенный день,
от неба шерсти клок…

Мне вилка в бок, ребро в печёнку —
весна, мутит от передвижек,
на площади играет Моцарт,
в подвале пьёт вино Сальери.
Через дорогу славят бога
колокола, скрежещет птаха,
бьют яйца, заедают пасхой…
Но я предпочитаю Баха.

Просунь глаза в весеннее окно,
там крутят чёрно-белое кино,
механик пьян, корабль идёт на дно,
а с ним причал и город заодно…

Стоящему ж у храма всё равно,
ему от мира божьего дано —
и горький хлеб, и сладкое вино.

Дождь замазал все окна,
может, вечер уже, может, ночь,
та стена, что на север, промокла,
не звонит с понедельника дочь.

Я ковёр ковыряю в зале,
ты на кухне по делу торчишь.
Мы давно все слова сказали
и теперь, как шпроты, молчим.

Мы теперь старик и старуха
у корыта… Дни наши тихи…
Мы не верим ни смерти, ни слухам
и от скуки читаем стихи.

Вот и вечер кроваво-розный,
не оставил ни дыма, ни света.
Храм разрушен. Камни разбросаны
По участку соседа.

Всё по осени посчитали,
взвесили, сказали итоги.…
В вашем небе жабы летают,
в нашем хлеве живут носороги.

С утра понос, в обед донос, на ужин – диарея,
кровит ноздря, под глазом кто-то сдох.
На пересылках долго не болеют
и каждый – бог!

Под баком с нечистью с печальным псом он знался,
делились манной, выли за святых,
и плакал, когда били, улыбался,
когда смеялись: «Бард и божий псих…»

Он бог един, другие боги смертны,
но, к сожаленью, неба день истёк.
Никто не слышал, выл паскудный ветер,
как знаки Морзе подавал Владивосток.

Когда ему (уху) в глаз
попало семя яблока,
оно (ухо) начало прорастать
корнями и разделять полушарие
мозга ещё на две половинки.
Тогда Ван Гог отрезал его (ухо),
бросил в мусорный бак
и сказал ему: «Я изгоняю тебя,
теперь ты живи само,
слушай звон монет, которые
бросают нищему музыканту и
обоняй запахи грязных костей,
которые собаки вылавливают на помойках».

Осень срезала гонор, и парки дрочат кудель,
осень вся, до ступней, в мандраже паутинном.
Жизнь профукал, как пьяный начальник артель,
распишись под стеной, как Ван Гог под картиной.

В небе сору сгорающего в пол-лица,
звездочётам работы – расплавится разум.
Надо б вычислить сразу созвездье Стрельца,
чтоб потом, когда сплюнет Земля, не промазать.

Ты смеялась над жизнью,
как ветер над голым полем,
зажигалась, до ночи сгорала дотла.
Не плевала в затылок отчизне…
Ты и смерть приняла,
как таблетку от боли.

Скоро спалится солнца желток,
скоро кура снесётся опять.
Ползатяжки, граничный глоток…
Научусь каждый день умирать.

Моргнёшь – и зарастёт окно
цветами, бабочками, пылью.
День повторится лишь в кино,
но всё равно Чапай не выплывет.

Куда ж нам плыть?.. – Не знал поэт,
на вдохе не закончив строчку.
Но помнит о весенних почках
осенний неподвижный бред.

Листва замыслила побег,
дождаться бы промозглой ночи.
Проникнет в плоть хрустальный снег
и улетит душа из рощи.

Сойка прилетает под окно
посмотреть сквозь мутное стекло.
У меня есть жёлтое зерно
для пернатых, фей и НЛО.

Для небритых особей – горилка,
для уставших – мягкая подстилка.
А для той, с которой я на «ты»,
поливаю белые цветы.

Штопор, штрафная рота,
выживи или умри.
Как на фашистские дзоты,
падают на фонари.

Ноябрь, нетрезвый запах листьев,
оптимистический исход,
дороги заметает лисья
позёмка, кончен год.

Деревьев кости посветлели,
как под рентгеном, ночь бела,
и время вздрагивает еле,
как между рамами пчела.

До волчьих нор пейзаж зачитан,
явись, израненный Ван Гог.
Твой путь запутанный и чистый
направит бог.

Я жил на задворках
империи грустной,
курил Беломор
и пил за искусство.

Мне по фигу Сталин,
не снится мне Ленин,
и песни иные
поют поколенья.

И я подпеваю
из новой посуды
за то уже было ,
за то ещё – будет .

Бог – это имя.
Отчество и фамилия
убивают Бога.

Бог – это безумие.
Сознание убивает Бога.

Бог – это мера.
Творчество убивает Бога.

Бог – это сомнение.
Вера убивает Бога.

Бог – это пустота.
Жизнь убивает Бога.

Двуедино: башмаки и путь,
женская раздвоенная грудь,
свет и тень на старческом лице
и начало нового в конце.