Евгений Красницкий - Отрок. Богам – божье, людям – людское

От жалости Мишке самому стало не хватать воздуха: монах не боялся смерти, лишь сожалел, что недоучил своего любимого питомца.

– Если будущее уже существует… ты пойми… если все уже произошло… то тогда все предопределено… свободы воли не существует. Ересь ты латинскую изблевал!..

«Неуд вам по богословию, сэр! Это вам не доисторическая бабочка Рея Бредбери, тут покруче будет!

– Заткнись, урод!

– Между прочим, сами себя уродом обзываете, сэр Майкл.

– Значит, заслужил! Заткнись!

– Ну, как будет угодно… сэр».

– Отче, но я же не врал, меня и правда послали!

– Значит, ты что-то неверно… неверно понял… и те, кто тебя послал… тоже чего-то важного не понимают… нельзя такие силы в руки глупцам давать… нельзя…

Отец Михаил все-таки не сдержал кашель, кровавые брызги полетели на руку с зажатым в ней крестом, которой он попытался прикрыть рот. Приступ был мучительным, и Мишке уже начало казаться, что это конец, но монах прекратил кашлять, быстро и неглубоко задышал, потом снова заговорил сиплым шепотом, часто прерываясь:

– И жестоки вы ТАМ… глупы и жестоки… Бога забыли… от гордыни все…

– Отче…

– Не спорь… ты ведь… ты ведь в младенца Михаила вселился? Так?

– Так, но…

– Никакого «но»… быть не может! Ты живую… душу убил и занял ее место… чем ты лучше… посланца Врага рода человеческого?

– Нет! Не так все!!! – Мишка заторопился, будто опасаясь, что не успеет оправдаться перед умирающим. – Он и сейчас во мне живет! Помнишь, ты меня берсерком посчитал? Это – от него, лисовиновская стать! Это он тебе сейчас Символ Веры читал, я бы… нет, не я, а такой, каким я вначале был, так бы не смог. А сейчас… не знаю, как сказать… мы в одно сливаемся, в единую сущность… что-то третье вызревает. Что-то лучшее, чем первые два… это ты, отче вырастил.

«Ага, а еще лорд Корней растил, и ученица Бабы-Яги руку приложила! Однако коктейльчик-с получается, доложу я вам, сэр!

– Усохни, трепло!

– Да пожалуйста! Я и вообще из этой коммуналки уйти могу!

– Ну и проваливай!»

– Не обольщайся… даже если душа младенца Михаила жива… то все равно: это будет уже не его жизнь… не его воля… тяжкий грех ты на себя принял… и те, кто тебя послал тоже. За… – голос священника пресекся, он некоторое время молчал, собираясь с силами. – Зачем? За что вы такую… такую цену платите?

«Ну, и? В ЗДЕШНИХ терминах, сэр, вы из поруба утекли, от татей спасаясь. А помог вам в этом колдун! И не за „спасибо“ а за вполне конкретные материальные ценности. Так и скажете?

– Ну, уж нет! Ему с надеждой уйти надо, со светом в душе, с радостью. Хоть это-то для него надо сделать!»

– Мы недавно тысячелетие крещения Руси отпраздновали… за столько лет многое забылось, что-то утрачено, а мы хотим знать: как все было на самом деле. Для этого я здесь, отче. Вернусь – расскажу… и про тебя тоже, отче! И через девятьсот лет тебя в храмах поминать станут!

– Утрачено… – в горле у отца Михаила снова заклокотало, на губах снова показалась кровь.

– Воссияла Русь православная! – заторопился Мишка. – Тысячи храмов, монастыри… Патриарх у нас свой, двадцать митрополитов!

Сколько на самом деле в России митрополитов, Мишка не знал, но что-то же сказать надо было. Возможно, это было последнее, что отец Михаил услышит. Однако стойкость священника оказалась воистину неисчерпаемой.

– Утрачено не что-то… утрачено главное… ради суетного… души губите. Как только Русь-то сберегли?

– Не просто сберегли, преумножили, отче! Нет больше поганых в степи, распахана вся! Русь великой державой стала! На юг – до морей и гор, на восток до океана… до края земли! И на запад… была большая война, отче… наши рати через Одру перешли, до самой Лабы… и по Дунаю… мой отец был в войске, которое Вену на щит взяло.

– До края земли… – Мишка вздрогнул и слегка отшатнулся, так неожиданно и неуместно возникло на почти мертвом лице монаха подобие улыбки. – Нет у земли края… или это неведомо вам?

– Ведомо, отче, очень многое ведомо, я даже и рассказать-то толком не смогу…

– Многое ведомо… и многое утрачено… что на что поменяли? Любомудрие… вам души иссушило. Кто хоть великий князь у вас… или… царь?

– Пре… император… Борис.

– Он рати на Лабу?..

– Нет, это за пятьдесят лет до него было.

– Кто? За кого перед Богом молить?

– Иосиф…

– Будь… благословенно имя его…

«Ну-с, милейший сэр Майкл, довольны? Православный священник умирает с именем Сталина на устах!

– Чтоб ты сдох!

– Только в компании с вами, сэр, откосить даже не мечтайте!»

– Отче…

– Молчи… не суесловь. Великие победы… свершения… дорого вы за это заплатили… очень дорого. Зря тебя… зря прислали. Даже если… поймешь что-то… ТАМ тебя не поймут… или не поверят.

– Отче…

– Молчи… я понял, зачем ты здесь… вы там осознали… утрату. Это… это хорошо… есть еще надежда. Но отсюда ты утраченного… не принесешь. Самим придется… возрождать… путь ваш будет… тернист и долог…

Голос отца Михаила стал быстро слабеть, но рука по-прежнему крепко сжимала крест, а взгляд, кажется, стал еще пронзительнее.

– Благословляю тебя… и всех вас… на сей духовный подвиг… и обещаю молить пред Горним Престолом о тебе… о Борисе, об Иосифе… обо всех, кто в суетности земной… растерял по капле… свет души…

Мишка вдруг понял, что не слышит дыхания отца Михаила. Священник не умер, не перестал жить – он ушел за тот рубеж, за которым для Мишки ничего не было.

– Отче? Отче… Отче-е-е!!!

Звук открывающейся двери за спиной, чьи-то шаги… Мишка на какое-то время выпал из реальности. Отец Симон что-то читал нараспев, билась в истерике и вырывалась из рук Матвея служанка Улька, происходило еще что-то, а Мишка стоял на коленях и впервые в жизни искренне молился.

Впрочем, вряд ли это можно было назвать молитвой. Да, слова были: «Прими душу раба Твоего»… «Прости ему прегрешения, как вольные, так и невольные»… Но смысл, вкладываемый в них… Мишка не знал, КОМУ молится! Не жестокому иудейскому богу, обрекшему собственного сына на мучительную смерть, и не его сыну, который то требовал подставить другую щеку, то грозил, что не мир принес, но меч, и, конечно же, не доброму дедушке а-ля Жан Эффель, сидящему на облаке в сандалиях на босу ногу. Но ведь и не информационному же полю вселенной!

Только сейчас он познал истинный смысл слов «глас вопиющего в пустыне», не умом познал, а через мороз по коже от страха не быть услышанным! Понял ужас невозвратности потери от смерти отца Михаила. К кому теперь идти с ЭТИМ? К Нинее? Да, выслушает, поймет и сумеет утешить, но сделает это бестрепетными пальцами хирурга, оперирующего душу. К Корнею? Да тому место не только не в христианском раю, но даже и не в славянском Ирии – самое подходящее место для него Валгалла. К Аристарху, жречествующему от имени Перуна и тут же поучающему молодежь христианскому благочестию? К Настене, убежденной, что и попы и волхвы одинаково дурят свою паству?